|
Оценить:
|
Том 4. Маски
- Предыдущая
- 114/126
- Следующая
114
Сплошное стекло — потолок!
Выше, выдутый в ночь из стекла: синий купол; и как в абажурное облако, солнечный шар электричества — ввинчен.
Пол — то же стекло; и на нем тротуары, снег, тумбы сутулые, — как на воде, отражения берега; и удивляешься, как глубина из-за них, золотая, —
— волнуется, —
— где легкоперая и глупоротая рыба спиною запырскала, юркая в розовом рое медуз.
Глубже вод — перламутровым облаком, в вогнутом куполе неба сквозь ноги Мандро, переставшего быть, в мысли синие вырожденного и расширенного, — бриллиантовым глазом в Мандро — спрут: стреляет!
За хвост поднимая селедку из бочки селедочной, видишь порой не селедку, не бочку, а мысли мыслителей — Гегеля и Аристотеля.
Из золотого стекла
Так и Мандро: уносясь за «туда» удиравшим профессором, воспринимал обстоящее: точно витражи веков, где Агрикола, Цезарь, Спартак, Цезарь Борджиа, папа Григорий Седьмой, как флакон Циклокон или бронзовый бонза, — коллекция кукол в стекле заведения бронзовых ламп и подсвечников.
И вдруг поймав себя в этом окне, он бежал, переталкиваясь; и на миг в раздражениях нерва глазного отчетливо вылепились: ряды окон «Гвоздика» из Ниццы, сквозной, кружевной паутинник, блеск гранных флаконов, рябь вывесок; недопрочитанное: «Коньяк», «Швейных машин»… и «Перчат…» — «к и», наверно.
Военный с серебряным кантом подбросился розово-рдяной рейтузою за завитою блондинкою, поднявшей «дэссу» и влипающей глазом в стекло; золотые оскалились зубы на кучера с синей подушкою на голове: сетка синяя на серо-белых конях.
И сигают, проносятся, пырскают, переливаясь серьгами, хватаясь за шапки, блистая пенсне на муслины, сюра, веера из окна; а в окне, как из зеркала, — шуба, накинутая на плечо рукавами пустыми, мехами кофейными выбросилась над второю такою же шубой (на две головы ниже ростом), с космой головы, вдвое большей как у исполина; из шубы, из первой, торчит голова; и слюна изо рта на клок шерсти свисающей тянется; в зеркале лупят, как взапуски; и уж рука свой портфель перетиснула; куньи меха; шофер — шкурой обвис, завертев колесо: из ничто на ничто переносится — в зеркале, где его — нет, где — стеклянные тусли.
* * *
Профессор, схвативши за руку, другую выбрасывая, каа с копьем, поворачивая, точно шлем, темный котик, так просто ликует.
И — видит он: —
— маска с осклаюленным ртом своим ввинченным, как бриллиант, пустым глазом уставилась в выспрь над пустым земным шариком; шарик, — как мячик, — выюркивает из-под пяток; а путь — эллиптический; мир — эллиптический…
Функция!
Тот, кого тащит профессор, взусатясь и дергаясь, выпятил ребрами грудь и снял шапку; и череп желтеет в мороз: под трезвонящей вывеской.
Солнечнописные стены!
Лимонно вспоенная стая домов бледным гелио-городом нежилась — персиковым, ананасным, перловым, изливча-тым; синей стены эта белая лепень.
И светописи из зеленого и золотого стекла!
* * *
И ломая историю пятками, лупит из будущего к первым мигам сознанья, — Мандро, —
— Эдуард!
А профессор, отбросясь мехами назад, спрятав руки в меха, поджимая ладони к микитке и выбросив в свет свет седин, поворачивает ноздрей на Мандро; и — поревывает:
— В корне взять, — уже нет затхлых стен: дышишь воздухом!
В странном восторге вручася друг другу, они, — близнецы, проходящие друг через друга —
— (сквозь атомы) — звездным дождем электронов! —
— забыли, став братьями в солнечном городе, в недрах разбухшего мига, что им так недавно друг в друга не верилось.
* * *
Было неясно Мандро, куда тащат, когда руку бросив вперед, как с огнями, другой вырывая Мандро из толпы, — улепетывал спутник по улицам, улицам, — из — улиц, улиц; спросить, не спросить? Знает сам, куда тащитг но там и Макар не бывал.
И — базар.
Здесь впервые Мандро осмотрелся; и все — оплотнело; и нет коридора, а толки локтей: лом тел в спины; синявенький дом с дикодырым окном на всем желтом; а желтое — дом; во ртах — ор; в глазах — страх: ярко-желтый плакат: «Продаю осетрину!»
Мадам Тигроватко поставила ящик
Стояли за рядом палаток, где сивобородый мужик с кулачищами выпер перед опрокинутым ящиком: плюнуть; и толстая рядом лежала веревка; профессор, на ящик ладонь положивши, по ящику хлопнул, как будто на плечи с прикряхтами вздернул.
— Таки засорили его: понесем!
И по ящику хлопнул опять:
— Точно трон!
И стал сравнивать с юношей, в ящик усевшимся, совесть сознанья, которую-де понесет; и казалось ему: человек, молотком заколоченный в ящик, взломав свои доски, из ящика выскочит.
Тут же торговец пришел; малахай — снял; висок скребенил:
— Эй, ползи, что ли, дальше: мой — ящик; его не ломай.
— И ломать-то тут нечего: ломань и есть, — отозвался какой-то.
Но вдруг допотопною шкурой обвисшие люди в расклокоченных шапищах, — без топоров, пока что, — как взорут: в смеси запахов: рыбьих с бараньими.
— Ты — сколоти-ка его.
Кто-то щелкнул орехом.
Какой-то схвативший рогожу шутник подскочил с ней, имея намеренье эту рогожу на плечи Мандро опрокинуть; на ящик показывал:
— Лезь туда: чем не посудина? Тебя — гвоздями заляпаю, а эту рогожу зашью: в лучшем виде.
— В Саратов отправим!
Профессор тащил за собою Мандро; и кричали им вслед:
— Знаем, знаем, — тары да бары: глядь, — а ящика нет.
— Они хотят — мутить!
Все, как вприпуски: в безупокои, безутолочи.
А профессор чесал в невыдйрную давку из желтого щелка на синие сипы, сгибаясь под бременем долга, который взвалил и который ломил и плечо, и лопатку: легко ли «такого» влачить? Долгорукий Мандро, долгополый, накинув меха на плечо, с перевальцем, едва поспевал.
- Предыдущая
- 114/126
- Следующая
