Скоропостижный помещик

Оглавление

Саша Чёрный

Случай такой был на осенних вольных работах. Копали солдаты у помещика бураки. Вот, стало быть, в один распрекрасный вечер ворочался солдат Кучерявый на своем топчане в хозяйской риге. Невтерпеж ему стало, надышали солдаты густо, - цельная рота, нет никакой возможности. Дневальный, к нему спиной повернувшись, устав внутренней службы долбит. Ночничок коптит. Чего ж зевать? Скочил он тихим манером с койки, шинельку в вещевой мешок прихватил, пошел искать себе спокою. Ходил-бродил и забрался в людскую баню, что на задворках стояла. Соломки в угол подбросил, умостился кое-как, притих и дремлет. Блохи огнем калят, да что ж, ужели из-за такой сволоты не спать?

Однако слышит, кто-то в вещевом мешке копается, - мышь не мышь, будто пес лапами скубет. Лунный дым пол заливает. Приклонил солдат голову, видит, зверь вроде древесной обезьяны. Откуль такому в Волынской губернии взяться? Глянул в другой раз, аж сердце зашлось: сверху рожки, снизу копытце, на пупке зеленый глаз горит. Подтянулся Кучерявый, - солдат не кошка, некогда ему пугаться. Левую ладонь мелким крестом закрестил, изловчился, и хвать за мохнатый загривок. Черт и есть, только мелкой масти, - надо полагать, из нестроевой чертовой роты самый лядащий.

- Ты чего, гад, в мешке шарил?

- Нитки, - говорит, - вощенной искал. Прости, служивый, дьявола ради!

- Зачем тебе, псу, нитки?

- Мышей летучих наловил, взводному бесу на уху. А нанизывать, дяденька, не на что.

- Вот я тебе чичас нанижу!

Выудил из кармана трынчик, сыромятный шинельный ремешок, и, ладони не снимая, скрутил бесу лапки, как петуху на базаре. Встряхнул и сел сверху.

- Ндравится?

- Чему ндравиться? Дурак стоеросовый! Пользы своей не понимаешь.

И захныкал.

- Кака-така польза? Чего врешь?

- Солдат врет, а черт, как стеклышко. Ты б меня отпустил, я б тебе за это исполнение желанья, как полагается, сделал.

- Надуешь, кишка тараканья!

- Ну, жди до свету. Может, я днем дымом растекусь, будешь, дурак, с прибылью. Чертово слово - как штык. Не гнется! Ты где ж слыхал, чтобы наш брат обещанья не исполнял. Ась?.. А между прочим, зад у тебя, солдат, чижолый. Чтоб ты сдох!

И опять захныкал.

Задумался Кучерявый. Чего ж пожелать? Сыт, здоров, рожа, как репа. Однако, машинка у него заиграла, а черт тем часом перемогся, дремать стал, - глаз на пупке, как у курицы пленкой завело.

- Ладно! Что дрыхнешь-то? Тут тебе не спальный вагон. Сполняй желания: желаю быть здешним помещиком. Поживу всласть, мозговых косточек пососу... Хоть на час, да вскачь. Делай!

Черт лапой пасть прикрыл: смешно ему, да обнаруживать нельзя.

- Что ж, - говорит, - вали!.. Удалось картавому крякнуть. Это ты, солдат, здорово удумал.

- А куда ж ты настоящего помещика определишь?

- Не твоя забота месить чужое болото. Подземелье у нас за дубняком есть: там и переспит, очумевши. А когда тебе надоест...

- Что ж тогда делать-то?

- Волос у меня выдери, да припрячь. Подпалишь его на свечке - помещик опять на своем отоман-диване зенки протрет, а ты прямо к вечерней поверке на свое место встрянешь. Понял?

- И козел поймет. Только как бы мне за самовольную отлучку не нагрело. Фельдфебель у нас, брат... шутник!

- Эх ты, мозоль армейский. В помещики лезет, а наказаниев боится. Ну, и сиди до утра, дави мои кости, - хрен сухой и получишь.

Привстал Кучерявый, ладонь с загривка снял. Плюнул ему черт промеж ясных глаз. Слово такое волшебное завинтил, - аж по углам зашипело: "Чур-чура, ни пуха, ни пера... Солдатская ложка узка, таскает по три куска: распядь пошире вытащит и четыре!" Зареготал черт и сгинул.

И смыло солдата, как пар со щей, а куда - неизвестно.

* * *

На утро протирает тугие глаза - под ребрами диван-отоман, офицерским сукном крытый, на стене ковер - пастух пастушку деликатно уговаривает: в окне розовый куст торчит. Глянул он наискосок в зеркало: борода чернявая, волос на голове завитой, помещицкий, на грудях аграмантовая запонка. Вот тебе и бес! Аккуратный хлюст попался. Крякнул Кучерявый. Взошел малый, в дверях стал, замечание ему чичас сделал:

- Поздно, сударь, дрыхнуть изволите. Барыня кипит, - третий кофий на столе перепревши.

- Ты ж с кем, - отвечает солдат, - разговариваешь? Каблуки вместе, живот подбери.

- Некогда, - говорит, - мне с животами возжаться! Барыня серчает. Приказала вас сею минуту взбудить. Все дела проспали.

- Как барыню зовут-то?

Шарахнулся малый.

- Аграфеной Петровной. Шутить изволите?

- А тебя как кличут?

- Ильей пятый десяток величают. Кажная курица во дворе знает.

Спугался слуга. Помещик у них тихий, непьющий, - барыня строгая, винного духа не допускала. С чего бы такое затмение?

Влез солдат в поддевку, плисовые шаровары подтянул, сам себе перед зеркалом рапортует:

- Честь имею явиться. Вас черти взяли, а меня на ваше место представили. Мурло только у вас не очень чтобы выдающее...

Умываться стал, Илья пуще глаз таращит. Где ж видано, чтобы благородный господин, в рот воды набравши, себе на руки прыскал и по роже размазывал. Однако стерпел. Видит, характер у помещика за ночь как будто посурьезнее стал.

- Зубки изволили забыть почистить.

- Я тебе почищу, будешь доволен. Полуоборот направо! Показывай, хлюст, дорогу, забыл я чего-й-то.

Одним словом, взошел он в столовую комнату. Помещение вроде полкового собрания, убранство, как следует: в углу плевательная миска, из кадки растение выпирает, к костылю мочалой прикручено, под потолком снегири насвистывают, помет лапками разгребают. Жисть!

За кофием грозная барыня сидит, по столу зорю выбивает. Насупилась. Собой красавица: у полкового командира мамка разве что чуть пополнее...