|
Оценить:
|
АКТЕОН
2
- А пожалуй, что и провалится!
- То-то же провалится! - продолжал управляющий, - осмотри-ка его хорошенько; долго ли до беды, Андрюха!
Староста начал внимательно осматривать мост.
- А что, батюшка Назар Яковлич, - сказал он, кончив осмотр и почесываясь, - разве что переменить эти две доски… вишь, они больно уж подгнили, а мост нешто себе: еще здоров.
Когда доски были переменены, управляющий оборотился к толпе крестьян, окружавшей его.
- Слышите же вы!.. сора из избы не выносить! - воскликнул он торжественно и подняв над головой сжатый кулак, - до барина никаких дрязгов не доводить, не сметь беспокоить его ни жалобами, ни просьбами, а не то я по-свойски разведаюсь с вами…
- Зачем жаловаться, Назар Яковлич? Что прикажет твоя милость, то и будем делать.
На то ты поставлен над нами набольший, - раздалось вдруг несколько голосов.
- То-то же! - говорил управляющий, - а в особенности ты, Еремка… - Управляющий обратился к мужику высокого роста, очень дородному, с густой черной бородой и с растрепанными волосами. - Ты всегда всех мутишь… учишь всему скверному… смотри, берегись у меня… тебе бы все в кабак ходить да на печи лежать.
- Было бы на что еще в кабак-то ходить, - проворчал Еремка.
Управляющий сделал вид, что не слышал этого, ворчанья, и продолжал:
- Если барин, примерно, спросит вас: "Ну, а довольны ли вы управляющим?", отвечать: "Довольны, батюшка Петр Александрыч, довольны, благодарим тебя, отец наш, за него". Слышите?
- Слушаем, Назар Яковлич. Крестьяне поклонились управляющему в пояс.
- Как только покажется вдали пыль и как махальный даст знать о том, что едет, вы сейчас и идите навстречу с хлебом-солью. Андрюха, а кто у тебя махальные-то?
Управляющий обратился к старосте.
- Кондрашка Лысый, - отвечал староста, - да еще Флегошка, Ермолаев сын.
- Ладно. Они, кажись, не зеваки?
- Уж сохрани господи своего барина прозевать, батюшка Назар Яковлич.
Управляющий вынул из кармана серебряные часы величиною с добрую репу, приложил их сначала к уху, потом посмотрел на них.
- Э-ге! сорок минут девятого. Надо быть, братцы, наготове.
В эту минуту солнце, скрывавшееся за грядою легких облаков, торжественно выглянуло, и блистательные лучи его весело заиграли на клеенчатом картузе управляющего.
- Кажется, и солнышко-то, - сказал он, значительно улыбаясь, - хочет вместе с нами радоваться и встречать Петра Александрыча.
Управляющий отошел в сторону от толпы крестьян и остановился на берегу немного левее моста. Там черпала воду в ведро девка лет восемнадцати, толстая, дородная и румяная, в новом сарафане.
- Здравствуй, Настя, - сказал ей управляющий. Глаза его подернулись маслом, и рот образовал гримасу.
Девка, не приподнимаясь, обернулась к нему и отвечала протяжно:
- Здорово, Назар Яковлич! - и потом равнодушно продолжала свое занятие.
- Что-то больно давно тебя не видно, Настя?
Дородная девка зачерпнула два полные ведра воды, положила на плечо коромысло и, казалось, не чувствуя ни малейшей тяжести, поднялась на берег.
- Право, что-то тебя не видно, Настя? - продолжал управляющий, подходя к ней, - а? - Он лукаво улыбнулся.
- Коли не видно, - отвечала Настя, - а на гумне-то?
- Да в самом деле! А я вот как только удосужусь после приезда Петра
Александрыча, сейчас же съезжу в город, куплю тебе подвески…
Управляющий хотел еще продолжать разговор с Настей, но сзади его кто-то произнес голосом Стентора:
- Наше почтение Назару Яковличу.
Перед Назаром Яковличем предстал человек лет пятидесяти пяти, роста исполинского, в длинном сюртуке травяного цвета из деревенского сукна и в широких лазурного цвета кумачных панталонах, с лицом небритым и с грязными руками.
- А, Наумыч, как, брат, поживаешь? - спросил его управляющий.
- Какое наше житье! Как вы, сударь, можете?.. Что детки ваши? супруга?.. - Антон искоса посмотрел на удалявшуюся Настю.
- Хоть бы вы, Назар Яковлич, - продолжал Антон, - месячины нам прибавили…
Ведь тридцать лет, сударь, служу, что, право! Сами знаете, батюшка, у меня этакая обуза детей, все есть требуют, что с ними будешь делать?
Управляющий несколько нахмурился.
- Грех сказать, Наумыч; у тебя месячина хорошая; зачем напрасно бога гневить?
Живешь ты спокойно, как у Христа за пазухой; дела никакого нет.
- Да какая это месячина? - возразил Антон, наморщивая лоб, - при покойнике я какие, можно сказать, должности не произошел, и буфетчика и камардена… ну, разумеется, перепадала копейка, а теперь откуда возьмешь? По миру идти не приходится.
Хоть бы вы деткам синего суконца на платье пожаловали: совсем, ей-богу, обносились.
- Хорошо, хорошо, Наумыч.
- Ну, и за то дай бог вам здоровья! - Антон вынул из кармана тавлинку и понюхал, приговаривая: - И табачишка-то иной раз не на что купить… А сколько я за свой век барского-то добра сохранил. Вот хоть бы по воскресеньям: у нас обедали и исправник, и заседатель, и все эти, знаете, из города. Шампанское всегда из Москвы выписывали; бывало, кричит: "Антон, шампанского!", а у меня всегда наготове две бутылки - кто получше, ну, тому шампанского, а остальные, думаю себе, и цимлянским довольствуются, да еще губы оближут; не по коню корм, сударь. То, думаю себе, для хороших господ.
Управляющий засмеялся.
- Оно, конечно, - продолжал Антон, - молодые господа - это совсем не то; а мне, старику, что за дело! Я тридцать лет ихнему дяденьке служил. Да вон анамеднясь заседателя в городе встречаю. ".А! говорит, Антон Наумыч, старый знакомый, здравствуй!" - "Здравствуйте, Федор Иваныч". - "Что, брат, говорит, худо без старого барина?" - "Гм! разумеется, не то, что бывало, что толковать! Оно, конечно, еще по милости Назара Яковлича живем-таки; что-то будет, как новый барин приедет". - "Жаль, говорит, старичка, жаль!.." Не прикажете ли, батюшка Назар Яковлич, табачку?
