|
Оценить:
|
Сохатый
8
Тут Флахсман поднялся на ноги и сказал Сохатому, что он не помнит, когда бы успел сделать для него что-нибудь.
— А не ты ли накормил меня, напоил, когда года два назад я был пойман и привезен в Иркутск? Я не смею поцеловать твоей ручки, потому что кровь неповинная запеклась на мне, и я осквернил бы тебя своими нечистыми устами. Да как ты зашел сюда? Как тебя, дорогого гостя, я нахожу на моем пепелище?
Флахсман содрогнулся.
— Нет, господин Сохатый! я не гость твой, и между мною и тобою нет никаких сношений. Если ты помнишь мое небольшое благодеяние, то вели меня выпроводить отсюда, отпусти полицейского офицера и ямщика, и да приведет тебя бог к раскаянию.
— Нет! ты не уедешь, не переночевав здесь, а завтра будешь на пути, дороге своей. Но полицейского разбойника я не отпущу; он со мною поплатится…
— Как ты смеешь?
— Господин офицер, ваше благородие, не извольте спорить: я здесь господин!
— Прошу тебя, господин Сохатый, если ты помнишь добро, то отпусти его.
— Эх! многого ты просишь, батюшка, ваше благородие! Знаешь ли, что нет в целой Сибири злее этой собаки? Это варвар наш, мучитель, злодей!
— Он исполняет свою должность.
— Должность? — заревел Сохатый. — Должность! Разве должность его выдумывать самые лютые наказания для нас, несчастных? Разве должность велит ему упиваться нашею кровью… Эй! ребята! Где та собака? давай его сюда!
Разбойники вскочили; зверские крики раздались по лесу; несчастного сопутника Флахсманова приволокли к огню.
— Баню ему! — закричал Сохатый.
— Холодную али теплую? — спросил хладнокровно один разбойник.
— Теплую, болван!
Разбойники начали выгребать уголья раскаленные… Состояние Флахсмана было ужасно. Он содрогался при виде этого отверженного обществом человеческим сборища убийц и злодеев, собравшегося в диком сибирском лесу и готового мстить мучениями жестокосердию, с каким отвергали его люди.
— Слушай, господин Сохатый! — сказал Флахсман. — Вели остановиться и слушай, что я тебе скажу.
— Рад век тебя слушать, батюшка, ваше благородие! только не проси меня об нем… — Он указал на несчастную жертву, лежавшую от страха без памяти.
— Вспоминаешь ли ты иногда о том страшном часе, который подкрадывается к нам нежданно и нечаянно и ставит нас прямо перед лицом бога?
Сохатый задумался и с диким стоном вскричал потом:
— Нет! никогда, никогда! но он — будет свидетелем, что не я тому виною!
— Несчастный! ты помнишь бедное благодеяние человека и забыл благодеяния божии… — Ужасная хула исторглась из нечестивых уст Сохатого; но он сам испугался слов своих, перекрестился и прибавил: "Господи! прости мои согрешения!"
— Итак, мне остается одно. Смертию несчастного моего сопутника ты погубишь меня!
— Тебя? нимало! Разве ты ответчик за то, что твоего товарища погубит кто-нибудь? А как погубит: изжарят ли, повесят ли, какое кому дело.
— Знай же, что он вез меня в Иркутск как человека, обвиняемого в ужасном преступлении, и если вы умертвите его, а меня отпустите — подозрение на меня утвердится еще более…
— Как, ваше благородие? Так и ты напроказил?
— Молчи! Я невинен, и это наказание божие несу с терпением. Но я никогда не осквернял души своей пороком…
— Так не тебя ли обвиняют в смерти попа, в старообрядческой деревне?
— Разве ты знаешь?
— Как же мне не знать? Но мог ли я думать, чтобы ты был этот офицер… Ну! делать нечего… — Сохатый остановился, сжал крепко кулак, ударил себя в лоб и подошел к бедному полицейскому офицеру.
— Эй ты, кислая шерсть! вставай: Сохатый говорит тебе!
К удивлению Флахсмана, сопутник его вскочил на ноги как встрепанный.
— Выменяй образ вот этого господина офицера: я — отпускаю тебя!
Со всею низкою подлостью полицейский повалился в ноги разбойнику. "Эдакий мерзавец! — вскричал Сохатый… — Утащите его в телегу, но не троньте ни волоса", — сказал он своим товарищам.
— Атаман! — так начал один разбойник. — Дай слово вымолвить: ты обещал его нам…
— Нельзя!
— Прости, а мы тебя не послушаем.
— Как? — заревел Сохатый, и — с одного удара кулаком, разбойник полетел с ног. Другие на смели противоречить.
— Теперь, ваше благородие, сметь ли вас попотчевать… Да, сегодня у нас постное; ведь сегодня пятница, а вы кушаете ли…
Флахсман не мог долее смотреть на отвратительную картину шайки разбойников. "Благодарю тебя, но если ты отпустишь нас, то вели отпустить немедленно…"
— Сей час будут готовы ваши лошади, — отвечал Сохатый. — Эх! мое небесное царство продолжалось недолго, недолго смотрел я на тебя, батюшка…
— Господин Сохатый! — сказал Флахсман. — Неужели ты столь мало видел доброго от людей, что маленькое сострадание мое так тебе памятно?
— От людей! Кого ты называешь людьми? Где ты видал их, ваше благородие? Ох! если бы ты знал да ведал… Было времячко, что на душе моей не было крови христианской, но люди втащили в тяготу греховную, — пусть же они и платят за вход мой в тьму кромешную; пусть же они, загородив мне дорогу даже в монастырь, где мог бы я выплакать себе спасение, рассчитываются со мною, за каждый день грешной жизни моей, слезами и кровью… Но я заговорился с тобой, ваше благородие, и забыл сказать, что я хочу спасти тебя от напраслины…
— Как? Ты?
— Да, я, Сохатый! Я знаю, чей был грех смерть этого попа, его убил старообрядец Филат Петров. Он с вечера спрятался в церковь, лег на место мертвеца и убил священника, а потом убежал из церкви. Завтра же схватят и повезут его мои ребята по Кругоморской дороге в Иркутск: тебе хочу я услужить; да и дело недоброе: за что, проклятый, погубил старика? Пусть бы из серебра, из золота… — Сохатый задумался и, помолчав несколько минут, сказал: "За все это полагаю я на тебя, ваше благородие, обязательство. Послушай: в эту зиму я ворочусь в Иркутский острог. Полно, будет с меня! Если ты вспомнишь мое добро, то вели захлестнуть меня с одного раза — не мучьте меня: одного только прошу!.. Да когда приведет тебя бог на святую Русь, отыщи там старика… Но, нет, нет! не отыскивай, не говори никому… Поезжай с богом!..
