Тюфяк

• Предыдущая
• 21/62
• Следующая

– Это тюфяк-то? – перебила блондинка. – Мы еще у вас его видели: смирный такой.

– И который еще рук не моет? – прибавила насмешливо брюнетка.

– То-то и есть! Я не знавши это говорила, ан вышло не то, – возразила увертливая Феоктиста Саввишна. – После, как узнала, так вышел человек-то умный; не шаркун, правда; что ж такое? Занимается своим семейством, хозяйством, читает книги, пятьдесят душ чистого имения, а в доме-то чего нет? Одного серебра два пуда, да еще после тетки достанется душ восемьдесят. Кроме того, у Перепетуи Петровны и деньги есть; я это наверно знаю. Чем не жених? По моему мнению, так всякую девушку может осчастливить.

Родитель и родительница весь этот рассказ выслушали очень внимательно.

– Да это его сестра за Масуровым? – спросила мать.

– Его самого.

– Семейство-то очень уж дурное: тетка Перепетуя Петровна… сестра Масурова – бог знает что такое! – говорила Кураева, глядя на мужа и как бы спрашивая его: «Следует ли это говорить?»

– Что ж такое сестра? – возразила Феоктиста Саввишна. – Она совершенно отделена. Если и действительно про нее есть там, как говорят, какие-то слухи, она не указчица брату.

– Это пустяки: что такое сестра? – проговорил Кураев. – Служит он где-нибудь?

– Нет, нигде не служит.

– Отчего же? Ленив, что ли?

– Ай нет; как это возможно! Холостой человек, одинокий: думает, не для чего: состояние обеспеченное, у него уж три чина: он какой-то коллежский регистратор, что ли.

– Коллежский секретарь?

– Так точно, коллежский секретарь.

Феоктиста Саввишна, сметливая в деле сватанья, очень хорошо поняла, что родители были почти на ее стороне; впрочем, она даже несколько удивилась, что так скоро успела. «Видно, больно уж делишки-то плохи», – подумала она и прямо решилась приступить к делу.

– Я, признаться сказать, – начала она не совсем твердым голосом, – нарочно сегодня к вам и приехала. В своем семействе можно говорить откровенно – он очень меня просил узнать, какое было бы ваше мнение насчет Юлии Владимировны?

– Насчет меня? – спросила брюнетка и побледнела.

– То есть в каком же отношении насчет? – сказал Владимир Андреич, переглянувшись с женою.

– Ну, то есть известно, в каком. Он видел Юлию Владимировну: она ему очень понравилась, так он очень бы желал быть осчастливлен. Конечно, его мало знают, но он говорит: «Я, говорит, со временем постараюсь, говорит, заслужить».

Владимир Андреич думал. Впрочем, по выражению его глаз заметно было, что слова Феоктисты Саввишны были ему не неприятны.

– Что ж, он делает формальное предложение, что ли? – спросил он.

– Да!.. Конечно… все равно и через меня… делает формальное предложение.

– Формальное предложение, – проговорил как бы сам с собою Владимир Андреич и поглядел на дочь.

Юлия сидела почти не жива; на глазах ее навернулись слезы. Блондинка с испуганным и жалким лицом смотрела на сестру; у нее тоже показались слезы. Марья Ивановна глядела то на дочь, то на мужа. Несколько минут продолжалось молчание.

– Как ты думаешь, Марья Ивановна? – начал Владимир Андреич, обращаясь к жене. Та глядела ему в глаза и ничего не отвечала.

– Ну, а ты что, Юлия? – отнесся он к дочери.

Юлия Владимировна едва собралась с духом отвечать.

– Я не хочу еще замуж, папенька.

– Это пустое ты говоришь: всякая девушка замуж хочет.

– Он мне не нравится, папенька.

– И это пустое…

Решив таким образом, Владимир Андреич встал и начал ходить по комнате; все другие сидели молча и потупившись. У Феоктисты Саввишны очень билось сердце, и она беспокойным взором следила за Кураевым.

– Пойдем туда, Маша, – проговорил, наконец, Владимир Андреич, показав жене глазами на кабинет. Марья Ивановна встала и пошла за мужем. Барышни тоже недолго сидели в угольной. Брюнетка взглянула исподлобья на Феоктисту Саввишну и, взяв сестру за руку, ушла с нею в другую комнату.

Феоктиста Саввишна, чтобы не мешать семейному совещанию, тоже вышла в залу и, прислонившись к печке, с удовольствием начала припоминать ту ловкость, которую обнаружила в этом деле. «Задала же я им задачу, – думала она: – господи, хоть бы мне эту свадьбу устроить: четвертый год без всякого дела. Старики-то, кажется, на моей стороне; невеста, пожалуй, заупрямится; ну да Владимир Андреич не очень чувствительный родитель: у него и не хочешь, да запляшешь. Признаться сказать, не ожидала я для себя этого. Делишки-то, главное, делишки, видно, больно плохи. Как бы подслушать, что барышни-то говорят?» – подумала Феоктиста Саввишна и, зная очень хорошо расположение дружественного для нее дома, тотчас нашла дверь в комнату барышень и, подойдя весьма осторожно, приложила к небольшой щели ухо. В комнате царствовало молчание и только слышались глухие рыдания. Феоктиста Саввишна тотчас же догадалась, что это плачет невеста.

– Не плачь, ma soeur, – заговорила блондинка, – папенька, может быть, еще не согласится… Ты скажи, что просто не можешь, что у тебя к нему антипатия.

– Какая тут антипатий? Больше, ma soeur, чем антипатия. Я представить его не могу, имя его теперь уж мне противно. Что это такое? Выдают за дурака!

– Именно, – подхватила блондинка, – лицо гадкое, ноги кривые. Очень весело… такой муж своими немытыми руками будет обнимать. Фуй, гадость какая!

Брюнетка ничего не отвечала: несколько минут не было слышно ни слова.

– Если меня выдадут за него, – начала довольно тихо брюнетка, – я знаю, что делать.

– А что такое, ma soeur?

– А вот увидишь.

– Скажи, душенька!

– А то, что я буду держать его, как лакея…

• Предыдущая
• 21/62
• Следующая