Делать карьер

Оглавление

Некоторые утверждают, что деланье карьера есть не что иное, как старинное местничество, выродившееся и переродившееся с веком. В самом деле, какой-то писатель не посовестился сказать, что старинное местничество заменяло у предков наших point d'honneur. Прочтите в «Северных цветах») сброд слов, названных мыслями (1828 г., стр. 216). Если согласиться с этим, то деланье карьера точно есть изменившееся местничество.

Да! Ныне не имеют уже прежних понятий о службе, грубых и простых, по которым недорослей записывали в службу, ибо дворянину должно служить. Зато заменилось это тем, что можно и не служить, даже не должно служить, если сделать карьера невозможно. Услышите ли вы ныне слова: «Он хорошо служит», то есть в том смысле, что он, кто бы это ни был, не думая о награде, о чине, верно, исправно, трудолюбиво, честно исполняет возложенную на него обязанность? Никогда! Хорошо служить значит ныне удачно служить, то есть скоро, ловко, быстро хватать награды, чины, отличия; чем легче это достается, тем выгоднее считается, и вот это-то и произвело слова: делать карьер.

Дамон служит в отдаленном армейском полку, исполняет свои обязанности, чист совестью, его любят начальники и товарищи. Что говорят о нем? Хвалят его, вы думаете? Нет!.. «Как странен Дамон! Порядочного рода, с хорошим состоянием, мог бы иметь прекрасный карьер – и работает, словно осел, в своем углу, где его никто не видит и не знает!»

Пафнутий, помещик *** губернии, служил в Петербурге, но оставил Петербург, определился на незначительное место в своей губернии, служит там, делает добро, сколько может, управляя в то же время, как добрый помещик, своими крестьянами. «Не понимаю Пафнутья! – кричит Перушкин, – мы служили вместе; ему открывался прекраснейший карьер, а он затесался в свою глушь!»

Филофей, молодой бездельник с гибкою спиною, медным лбом, шаркающими ногами, втерся в милость к бестолковому старику-начальнику: что год, то чин, награда, спасибо. «Завидная участь Филофея! Что за удача, что за успех!» – «Но что же в нем завидного?» – «Как что! Почти ничего не делает; вся обязанность – читать газеты глухому старику, и какой карьер!» – «Тем ничтожнее и презрительнее Филофей, что берет даром», – говорите вы, – и на вас смотрят с удивлением!

«Брошу N.N. Что за радость служить у него? Дела пропасть, работы тьма!» – «Тем лучше; вы молоды, потрудитесь; помните, что вы исполняете тем обязанность вашу». – «Покорно вас благодарю; но что за карьер мне от этого исполнения обязанности?»

Все сии анекдоты дают читателю понятие о том, что значит карьер. Какие же следствия таких мнений? Что встарь, то и ныне: как прежде недоросли старались записаться в сержанты гвардии с колыбели, потом служили для вида несколько месяцев и выходили в отставку офицерами, то и ныне. Думают не о том, чтобы по долгу гражданина и честного человека службою выполнить обязанность сына отечества и члена общества,– нет! Идут б службу, чтобы сделать карьер. Прапорщик бесится, что при производстве забыли его; ротмистр, – что товарищу дали крест, а ему не дали; мальчик, едва умеющий написать пять строчек, негодует, что награда за этот год ему не досталась, и грозит бросить службы. И так далее, и так далее, от мальчика до старика, от канцеляриста до… до чего бы? Ну, хоть до титулярного советника!.. А долг, обязанность, отечество, чувство чести, заслуги?.. Делатели карьеров! Слыхали ль вы об этом? Понимаете ли высокое чувство награды совести, уверенности быть полезным, сладости бескорыстно трудиться, для блага отечества и счастия соотчичей?

Здесь открывается новое сходство карьерства с местничеством. Мы смеемся, читая, что такой-то бил челом в отечестве на князя такого-то, что ему быть с ним невместно; и указано такого-то за бесчестье князя бить батоги в подклете и сказать, чтобы такие страдники не били челом, а потом посадить в казенку. Но деланье карьера не до того ли самого доводит нас? Посмотрите на Елизара: он вышел в отставку потому, что из-за него Петру, Сидору и Карпу дали кресты. Елизар – мальчик с дарованиями, мог бы со временем быть хорошим чиновником; теперь он бьет мух в деревне и не знает, что делать, – а все от карьерства!

Известен смешной анекдот об одном испанском гидальго. Оскорбясь за то, что ему не дали ордена Калатравы), он поклялся, что не увидит солнечных лучей, пока слугу его не пожалуют сим орденом.

Запертый в комнате, где были закрыты ставки, затворены двери и спущены шторы, горделивый гидальго спрашивал каждое утро: «Ну, что? Дали тебе орден Калатравы?» – «Нет, синьор», – отвечал слуга. – «Подай же огня». – И целый день просидев со свечкою, гидальго ложился спать, повторял поутру вопрос, при называл подавать огня – день проходил за днем, пока благородный дон гидальго отправился туда, где ни в огне, ни в солнце ему не было надобности.

Я мог бы рассказать двадцать таких же смешных анекдотов современных о делателях карьеров. Смешное всегда бывает наказанием, когда не чистое, не святое, бескорыстное чувство, но какое-нибудь заблуждение, какое-нибудь самолюбивое направление ума управляет нашими действиями. Можно бы выставить тебя, огромный Савастьян, подававший такие надежды в юности, как отчаявшись сделать карьер, ты оставил службу и сделался бабою в обществе жены и пятнадцати кузин своих. Можно бы представить тебя, звонкоголосая Валторнина, как взяла ты своего Ванюшу в отставку, когда он в отчаянии писал к тебе, что вопиющая несправедливость сделана с ним, что он уже год служит в департаменте и не получил ордена. Но бог с вами! Не могу удержаться, однако ж, чтобы не припомнить виденного и слышанного мною года два тому.