Год обезьяны

Оглавление

Он молча смотрел на женщину, которая ему так нравилась. Ровно двенадцать лет назад. С тех пор прошла целая эпоха. Или ему только так кажется?

— Не смотри на меня так, — отвернулась Вера, — как будто ты считаешь меня виноватой в том, что случилось. Я его тоже не убивала.

Она поправила прическу, прошла мимо него к выходу. Здесь были тесные небольшие комнаты и очень маленький коридор. Она открыла дверь, обернулась к нему:

— Ты должен знать, что ни я, ни моя дочь ни в чем не виноваты. Мы только пытались помочь. И ему, и Виктории.

— Подожди, — попросил он, — когда я могу тебя еще увидеть? Поговорить…

— Никогда, — резко отрезала она. — Говорить нужно было тогда, когда я тебя ждала. Долго ждала, Муслим. А ты решил, что можно сыграть с моими чувствами, можно держать меня в таком подвешенном состоянии неуверенности и страха. Я так долго тебя ждала. И не дождалась. Извини, но все уже в прошлом. Прощай.

Она вышла, захлопнув дверь. Он так и остался стоять, прислонившись к дверному косяку. Потом прошел в комнату, сел на кровать. Невесело усмехнулся. Собственно, на что он рассчитывал? Снова увидеть ее? Он ее увидел. Ему все время казалось, что рано или поздно он обязательно снова увидит Веру, снова вдохнет аромат ее тела, ее волос, снова будет разговаривать с ней, касаясь губами ее лица. Как часто в своих снах он разговаривал с ней. Как часто с ней общался. Разве она может понять все, что тогда произошло? Или, может быть, просто не хочет, а может, сама судьба так изощренно свела их на несколько дней, чтобы потом развести. Он не знал ответов на эти вопросы.

Двенадцать лет назад она приехала к нему в гостиницу и сама шагнула в его номер. Это было как сбывшаяся мечта, как невероятное озарение. Это была женщина, в которую он влюбился. Один раз в жизни. Ни свою жену, ни других женщин, с которыми он встречался, Муслим никогда так не любил. Он тогда впервые понял, что такое любовь. И впервые осознал, что даже секс не является закрепителем этого невероятного чувства. Он боялся сделать ей больно, боялся выглядеть грубым, неловким, нетактичным. Он едва касался ее тела, готовый целовать ее от кончиков волос до изящных ступней. Он просто наслаждался присутствием этой женщины, которая в тот момент заполняла для него все пространство вокруг. Это была ночь удивительной любви. В своей жизни он помнил только предыдущую ночь с женщиной, которая была на десять лет старше его. И которая бесследно растворилась в глубине лет. Тогда ему было только двадцать четыре. Вся будущая жизнь рисовалась в таких радужных красках, несмотря на то что его призывали в армию. Но женщина, которая была с ним тогда, оказалась мудрее и опытнее. Может, она даже знала больше, чем говорила. А может, она его просто пожалела. Она знала, куда посылают новых офицеров мотострелковых взводов, призванных с военных кафедр университетов и институтов. И представляла, что на самом деле происходит в Афганистане.

Он ей тогда не поверил. Он даже не понял, о чем именно она говорит. А потом было первое ранение, когда врачам удалось спасти ему ногу. И возвращение в строй. И второе тяжелое ранение, когда он чудом остался жив. Может, он остался жить именно для той, второй ночи с Верой, когда она пришла к нему в «Прибалтийскую». Остался жить, пройдя через ад, чтобы получить свой рай. Какой-то каламбур получается, недовольно подумал Муслим. Хотя в Афганистане действительно иногда был ад. А той ночью с Верой он на самом деле оказался в раю. Или это богохульство? Как и всякий трезво мыслящий человек, он был агностиком, понимая, что непостижимую сущность бытия человеку трудно познать.

Муслим почувствовал, что задыхается. Раньше у него никогда не болело сердце. Хотя нет, в больнице у него была сердечная аритмия, но это объясняли тем проклятым осколком, который пробил ему легкое. Сейчас опять начало болеть сердце, как тогда.

Он поднялся и быстро оделся, вышел из номера. Спустился по лестнице, выходя на улицу. Дышать все равно было трудно. Он решил, что нужно немного пройтись, и повернул направо. Было уже достаточно поздно, но на улицах сновало много прохожих. Как не похожи эти смеющиеся, раскованные люди на тех, кого он видел в девяносто втором. Тогда это были мрачные и озабоченные прохожие. Хотя это тоже не вся правда. Попадались и романтики, которые верили, что все временные трудности преодолимы, а обретенная демократия поможет новой России подняться и занять достойное место в мире. Труднее всего потом пришлось этим «романтикам». Их обманывали, предавали, продавали. Нажитые трудами нескольких поколений советских людей заводы, фабрики, шахты, нефтяные вышки, даже природные богатства были поделены между олигархами, приближенными к семье первого президента. «Романтики» ничего не получили, даже демократию, в которую они так верили. Выборы подтасовывались, журналисты покупались и перекупались, несогласных убивали, а согласных приобретали оптом, вместе с газетами. Людей фактически надолго отстранили от управления государством.

Но все это будет потом. А в девяносто втором некоторые еще верили в обретенную свободу. Муслим помнил, как Артем потащил его на какое-то собрание литераторов. Там выступал руководитель местной писательской секции с запоминающейся фамилией Арро. Как он хорошо говорил про перестройку, про новое мышление, доказывая, насколько лучше будут жить люди в новых условиях. Через несколько лет этот руководитель переедет жить в Германию, оставив своих коллег доживать в лучших условиях у себя на родине.

Фарисейство и лицемерие были нормой девяностых. Мораль заменила целесообразность, нравственность была подменена понятием рациональности, а духовные начала в людях истреблялись всеми возможными методами. В школах и в институтах, в газетах и на телевидении шла пропаганда культа денег, удачи любой ценой, культа достижения цели, независимо от любых средств, применяемых для ее достижения. Все дозволено, если нет бога, сказал классик. В девяностые годы был провозглашен другой лозунг — «Все дозволено, и все можно купить, даже бога».