Процедура: исполнение смертных приговоров в 1920-1

Оглавление

1/27
Следующая

А. Г. ТЕПЛЯКОВ

ПРОЦЕДУРА:

исполнение смертных приговоров в 1920–1930–х годах

Их нежные кости сосала грязь. Над ними захлопывались рвы. И подпись на приговоре вилась Струёй из простреленной головы. О мать революция! Не легка Трёхгранная откровенность штыка...

Эдуард Багрицкий, «ТВС», 1929 г.

Казнь негласная, в подвале, без всяких внешних эффектов, без объявления приговора, внезапная, действует на врагов подавляюще. Огромная, беспощадная, всевидящая машина неожиданно хватает свои жертвы и перемалывает, как в мясорубке. После казни нет точного дня смерти, нет последних слов, нет трупа, нет даже могилы. Пустота. Враг уничтожен совершенно.

Владимир Зазубрин, «Щепка», 1923 г.

Я всегда думаю о психологии целых тысяч людей — технических исполнителей, палачей, расстрельщиков, о тех, кто провожает на смерть осуждённых, о взводе, стреляющем в полутьме ночи в связанного, обезоруженного, обезумевшего человека.

Мария Спиридонова, из письма в НКВД, 1937 г

Академик Д. С. Лихачёв как–то сказал, что одна из главных проблем нашей страны в том, что миллионы людей в России небрежно похоронены...

В конце XIX столетия штатных палачей в огромной империи можно было пересчитать по пальцам. Затем ситуация изменилась. Революционный террор периода первой русской революции вызвал жестокую реакцию властей: виселицы и расстрелы стали обыденным явлением, причём для расстрелов осуждённых военно–полевыми судами использовались обычные солдатские взводы. За 1905–1908 гг. и первые три месяца 1909 г. военно–окружные и военно–полевые суды вынесли революционерам (в том числе многочисленным эсеровским террористам) 4.797 смертных приговоров. Исполнено было — 2.353. Назвать эту цифру экстремально высокой тем не менее сложно: погибших при террористических актах было в несколько раз больше, чем расстрелянных за государственные преступления1.

Третья российская революция оказалась самой реакционной из всех возможных. Разрушительная её сторона оказалась самодовлеющей. И это самым роковым образом сказалось на всех сторонах российской жизни, сорвавшейся в штопор многолетнего террора. Советское государство создавалось карьеристами, идеалистами и палачами для обслуживания интересов именно карьеристов и палачей. После семнадцатого года началась совершенно новая страница в отечественной карательной практике. Институт смертной казни стал неотъемлемой частью всей советской системы, выполняя важнейшие функции: охранительную (с целью формирования всеобщей атмосферы страха перед государственным террором), и «санитарную» (для создания «совершенного общества», физически избавленного от представителей враждебных коммунистам классов и социальных групп).

Массовое уничтожение «контрреволюционных элементов» в ленинско–сталинские годы неизбежно породило разветвлённую расстрельную «промышленность», охватившую, по–видимому, десятки тысяч исполнителей. Смертная казнь в Советской России надолго стала бытовым явлением, и документы, относящиеся к этой теме, в изобилии обнаруживаются в ставших доступными архивных фондах.

Регламент

При старом режиме осуждённых к смертной казни вешали либо расстреливали. После большевистской революции власти остановились на расстреле как наиболее быстром и удобном способе, идеальном для массовых экзекуций. Поскольку до начала 1920–х гг. судебного кодекса и прокурорского надзора не существовало, то в процедуре осуждения, исполнения приговора и захоронения могли быть различные варианты. Так, осуждённых к высшей мере наказания могли подчас казнить публично. Именно таким образом были расстреляны бывшие царские министры в сентябре 1918 г. В те же дни, по указанию председателя ВЦИКЯ. М. Свердлова, комендантом Кремля П. Д. Мальковым в присутствии жившего в Кремле поэта Демьяна Бедного прямо в кремлёвском гараже была расстреляна Фанни Каплан (причём труп террористки был не захоронен, а сожжён в железной бочке с помощью керосина). Так же поступали и с рядовыми врагами большевизма: средь бела дня чекисты расстреливали в Архангельске и Одессе, а в начале 20–х годов добровольно сдавшиеся украинские повстанцы были публично расстреляны по постановлению Полтавской губчека.

Практика публичных казней одобрялась большевистскими верхами как имеющая важное воспитательное значение. Карл Радек, один из известнейших публицистов, осенью 1918 г. писал в статье «Красный террор», опубликованной в «Известиях», что «...пять заложников, взятых у буржуазии, расстрелянных на основании публичного приговора пленума местного Совета, расстрелянных в присутствии тысячи рабочих, одобряющих этот акт, — более сильный акт массового террора, нежели расстрел пятисот человек по решению Ч.К. безучастия рабочих масс»2.

В период гражданской войны процветали быстрые казни без каких–либо судебных решений, поскольку постановления о них обычно выносились в административном порядке многочисленными чекистскими органами. Приговоры губернских и уездных чека, транспортных чека и особых отделов часто исполнялись немедленно и без всяких апелляций. Задержать или отменить их могли только центральные органы ВЧ К либо местные партийные власти. Военная юстиция оставляла осуждённому возможность для подачи апелляции. В конце 1920 г. появился приказ РВС Республики и НКВД №2611, подписанный Ф. Э. Дзержинским и К. X. Данишевским, который гласил, что вынесенный трибуналами приговор должен быть исполнен через 48 часов со времени отсылки ревтрибуналом округа уведомления о приговоре в вышестоящий орган — РВТ Республики.