Баллада о зонтике в клеточку

Оглавление

— Чуден Днепр при тихой погоде… Прав был Николай Васильевич, положительно прав. Вы не находите? — говоривший обернулся к стоящему рядом гражданину и всем телом изобразил активный интерес.

Разговор сей, а вернее, монолог происходил вечером, на набережной Днепра, в точке, находящейся ровно посредине между станцией метро и колонной Магдебургского права. Сгущались рыхлые и неуютные, словно скисшее молоко, сумерки; и машины, несущиеся здесь с ошеломительной скоростью, уже включали фары; а вот фонари еще не горели, и потому силуэты людей выглядели размытыми и не совсем реальными. Тот, к кому был обращен вопрос, качнулся вперед и попытался рассмотреть своего визави. Этот процесс отнял у него несколько минут — за это время мы и успеем оговорить некоторые детали.

Во-первых, Днепр, конечно же был на своем месте — трудолюбиво струил воды, куда ему положено, но вот о тихой погоде приходилось только мечтать. Лил холодный дождь; дул, как водится в таких случаях, пронзительный ветер; отчего правота Николая Васильевича Гоголя в этот час представлялась сомнительной и совершенно гипотетической.

Во-вторых, из двух безумцев, решивших остановиться и подышать свежим воздухом в столь романтической обстановке, один был довольно сильно «под шофе», а второй — как бы это поделикатнее выразиться? немного прозрачным.

Третьей деталью был скромный и невероятно дорогой зонтик в мелкую клеточку с деревянной ручкой, принадлежащий подвыпившему господину.

— Вы находите? — изумился зонтиковладелец, слегка заикаясь. Вззможно… Только мокро очень. В такую погоду, дорогуша, хорошо умыкать невест из всяких там высоких башен. Как Лохинвар, — и он попытался придать своей щуплой фигуре госслужащего в предпенсионном возрасте несгибаемую мощь вальтерскоттовского героя. Только вместо мышц забугрилась жилами его сверкающая лысина. Выглядело несколько неубедительно.

— Тогда раскройте зонтик, — предложил прозрачный, ухмыляясь в воротник. Если бы было светлее, а его собеседник был в состоянии обращать внимание на мелочи, то воротник этот, украшенный, несомненно, камнями в золотой оправе — широкий и отложной — вызвал бы бурю вопросов. Однако второй был выше земных проблем, и смотрел поверх головы своего собеседника, вдаль, в пространства Вселенной.

— Раз уж Вы носите его с собой, пусть приносит практическую пользу.

— Никогда! — последовал гордый ответ. — Я сегодня бу-ушую.

— Что так? — спросил прозрачный, удобно облокачиваясь о мокрые каменные перила. — У Вас праздник?

— У меня горе, — торжественно ответил зонтиковладелец. — Я хороню труд своей жизни. И себя… Себя, конечно, сим-символически, поспешил добавить он. Затем потряс головой, близоруко прищурился. Послушайте, а Вам из-известно, что дождь капает сквозь Вас?

— Со мной это случается, — успокоил его прозрачный. — Знаете, как иногда бывает: сплошная полоса невезения в жизни, и даже дождь начинает вести себя по-свински — капает куда-то не туда.

— Т-точно, — кивнул его собеседник. — Нап-пример… Для примера нужно взять меня, друг мой. Видите ли, я эзотерик, если Вам это о чем-нибудь говорит.

— Говорит, говорит, — успокоил его прозрачный. Эзотериков он повидал на своем веку более, чем достаточно.

— Нет! стоп, — тут же переменил мнение зонтиковладелец. — На самом деле я политехник, потому что закончил Политехнический институт; но я не политехник в душе, а эзотерик… Я запутался? — с обезоруживающей откровенностью обратился он к прозрачному. — Я пьян, и Вы, голубчик, тоже пьяны. Не отпирайтесь — вон Вы как троитесь и просвечиваетесь. Но это не страшно, потому что мы все двоимся, троимся, четверимся: жизнь такая. Я работаю инженером, но мечтаю писать труды по эзотерике; любил одну женщину, женился на другой, а любовницей сделал третью, чтобы не так тошно было. Поэтому, когда я выпиваю, я начинаю троиться в глазах у порядочных людей.

— О чем Вы пишете? — спросил прозрачный.

— Подержите, — инженер сунул ему в руки свой зонтик, расстегнул портфель и вытащил оттуда пухлую рукопись. — Вот это я и написал; а потом допустил огромную ошибку — решил издать. И хотя подобной литературы сейчас из-издают много, мной не заинтересовались. Знаете, что сказал мне редактор, ознакомившись с текстом? Так вот, он с-сказал: «Вы инженер? Ну и мелиорируйте дома!»

— Образованный редактор, — рассмеялся прозрачный. Смех у него был таким же необыкновенным, как и он сам: прокатился по всему Набережному шоссе и затих где-то вдали.

Мимо пронеслась машина, кажется, модный нынче «мерседес», и обдала обоих собеседников брызгами.

— Оборзели! — неинтеллигентно высказался политехник.

А прозрачный промолчал. Его машины не волновали. Уже.

— Вернемся к труду моей жизни, — предложил инженер. Элегантными движениями он принялся швырять страницы своей рукописи в Днепр; они белыми чайками летели по ветру, мягко садились на воду и колыхались на ней некоторое время, чтобы потом намокнуть и утонуть.

Прозрачный гражданин не останавливал своего случайного знакомого — видимо, приветствовал свободу воли во всех ее проявлениях; просто пристально наблюдал за ним, и держал зонтик.

— Я п-писал о непрощенных душах, — сказал инженер чуть погодя. О тех, кто остался здесь искупать свои грехи. Огромное количество интереснейшего материала: об Аскольдовой могиле, о Подоле, о Лысой горе, словом, обо всем таинственном и загадочном в нашем городе привидениях, ведьмах, колдунах. Горы, горы местного материала. Сидел в библиотеках, ездил в Москву, в Питер, по областям. Бабушек опрашивал, на лавочки присаживался; по чердакам лазил — взрослый и солидный человек, представляете? В воспоминаниях великих по крупицам выискивал… О неп-прощенных душах, короче.