Фаянсовый череп

Оглавление

Неутомимые земледельцы с утра до вечера из конца в конец перепахивали Москву на своих “линкольнах”, “бентли” и “роллс-ройсах”, собирая урожай, удобряя, подкармливая и твердой рукой выпалывая сорняки. Иногда они ненароком заезжали в чужой огород, и тогда в уединенных местах вспыхивали короткие яростные перестрелки, после которых уцелевшим землепашцам приходилось отстегивать часть своего шелестящего урожая землекопам и каменотесам.

В срок, как положено православным, справили Пасху. Во время всенощной в храме Христа Спасителя какой-то босяк стырил лопатник у самого Соленого. Соленый хватился лопатника только через час после того, как покинул церковь: полез в карман за деньгами, чтобы подмазать дорожного инспектора, и обнаружил, что остался не только без гроша, но и без прав, и без документов на машину. Ругающегося нехорошими словами Соленого замели в кутузку, где изъяли у него жестяную коробочку из-под детского крема, полную высококачественного кокаина. На следующий день братки вызволили Соленого из ментовского плена, но это обошлось ему в кругленькую сумму. Соленый сгоряча отдал приказ найти вконец обнаглевшего щипача, из-за которого разгорелся сыр-бор, и сделать с ним то, что Понтий Пилат сделал с Иисусом, но, немного поостыв, отменил свое решение: “Да ну его, братва, сам как-нибудь подохнет. Все ж таки Пасха, блин. Надо, типа, всем все прощать. Так Папа сказал!”. И поднял отягощенный массивным золотым перстнем палец к голубому весеннему небу.

На смену весне незаметно пришло пыльное лето. На берегу Москвы-реки, совсем недалеко от центра, начали возводить новенький, с иголочки, торгово-развлекательный комплекс – тот самый, проект которого был признан лучшим на проводившемся в начале марта конкурсе. Строили быстро и как-то не по-российски аккуратно: ни тебе щелястых заборов из горбыля, ни огромных, заваленных строительным мусором глинистых пространств, многократно превосходящих площадь самой стройки, ни мордатых прорабов, пускающих налево машины с цементным раствором, ни плотников, продающих окрестным жителям дверные и оконные блоки за бутылку водки… Деловитые, одетые в аккуратные яркие комбинезоны, непривычно трезвые люди сноровисто и без суеты управляли мощной импортной техникой, которая тоже вела себя на удивление тихо и благопристойно: не ломалась, почти не издавала шума, не пылила и не воняла дизельным перегаром, а просто делала то, для чего была предназначена. Впрочем, в последние годы такой стиль работы стал для москвичей почти привычным, а что касается персонала и техники, то даже такой проходимец, как Вадим Севрук, не смог за два года развалить крепкую, отлаженную, как концертный рояль, строительную фирму, доставшуюся ему от безвременно скончавшегося предшественника.

За проводившимися под руководством Севрука работами бдительно и с большим интересом наблюдал его пожилой компаньон и родственник. До поры до времени он не вмешивался в ход затеянной племянничком аферы, ограничиваясь пассивным наблюдением да тем, что порой незаметно и очень аккуратно подчищал за Севруком то, что называл “портачками”. Вырвавшийся на оперативный простор Севрук портачил сплошь и рядом, поскольку был мелковат и слишком неопытен для дела, за которое взялся. Сам того не подозревая, он повторял ошибку, которая стоила жизни архитектору Голобородько: считал себя умнее и хитрее окружающих. На самом деле он напоминал Владиславу Андреевичу шкодливого кота, который повадился гадить за мебелью, пребывая в полной уверенности, что хозяева-дураки никогда его на этом не застукают. Как и в случае с котом, подобная тактика могла долго сходить ему с рук – до тех самых пор, пока кто-нибудь, подозрительно потянув носом, не произнес бы роковую фразу: “А вам не кажется, что здесь попахивает кошачьим дерьмом?”.

Владислав Андреевич Школьников подбирал за своим зарвавшимся племянничком дерьмо вовсе не из жалости и уж тем более не из родственных чувств: он просто не хотел быть выброшенным на помойку вместе с ним, когда все откроется. Кто же поверит, что племянник действовал отдельно от дядюшки? Суд в этом, может быть, еще и разберется, но от негласного клейма афериста и казнокрада потом не отмоешься до самой смерти. Когда Школьников представлял себе все это: косые взгляды, уклончивые ответы, сомнительные предложения от весьма сомнительных личностей, – его охватывала глухая чугунная тоска и желание отправить к Севруку на дом незаменимого Максика с коротким, но содержательным визитом.

Проворачивать сомнительные операции Владиславу Андреевичу было не впервой. Задумка племянника Вадика казалась ему довольно удачной, хотя Школьников и сомневался, что дальневосточный аферист родил ее самостоятельно: достаточно было вспомнить тот шум, который зимой подняли средства массовой информации вокруг МКАД. Они утверждали, что с каждой стороны кольцевого шоссе украдено по десять сантиметров дорожного покрытия, что при простейшем умножении на длину трассы давало квадратные километры испарившейся и конденсировавшейся затем в золотой дождь дороги: тонны асфальта, гравия, песка, тысячи человеко-часов работы, сотни тысяч, а может быть, и миллионы ушедших в неизвестном направлении долларов… Задумано все было простенько и со вкусом. Владислав Андреевич в СМИ не работал и потому не мог что бы то ни было утверждать с уверенностью, но сама по себе идея показалась ему заманчивой. Он даже проконсультировался со знакомым инженером-дорожником, и тот, возмущенно фыркнув, поведал ему, что в дорожном строительстве допустимые отклонения по ширине полотна составляют гораздо больше, чем десять сантиметров, и что запудрить этой чушью мозги можно только человеку, который ни черта не смыслит в автомобильных дорогах и в том, как их строят.