|
Оценить:
|
Чувство Магдалины
- Предыдущая
- 61/65
- Следующая
61
Мальчишка исчез в доме, а дед Иван вздохнул грустно:
– Ох, дитя малое, не понимает еще ничего… Мамка помирает, а ему купаться охота! Вы уж с ним поласковее там, что ли… На доброе словцо-то не жмитесь. Да следите, чтобы волной парнишку не снесло! Хотя нынче море спокойное, говорят. Как стекло…
Берег об эту пору был уже пустынным, волны и впрямь не было, и море едва колыхалось в лунном свете, дышало, словно огромный живой организм. Вода была теплой и казалась густой, насыщенной особой энергией, ласково успокаивающей и в то же время бодрящей.
Искупавшись, Антон, Платон и Леон уселись на песок, еще хранящий остатки солнечного тепла, стали глядеть на Леньку, который с упоением плескался у берега.
– Хороший пацан, – тихо проговорил Платон и вздохнул: – Жалко, сиротой останется.
– Да, надо бы Маше как-то помочь, – задумчиво вторил ему Антон. И сам же себе ответил: – Только как ей можно помочь? Даже не знаю…
– Может, денег дать? – предложил Платон.
– Так не возьмет, наверное… – вздохнул Антон.
– Но предложить все равно надо. А вдруг возьмет?
– Откупиться хотите, что ли? – вдруг резко проговорил Лео, до того молчавший.
– Да почему сразу откупиться! Что ты вообще? – взвился Платон, ища взглядом поддержки у Антона. – Ведешь себя так, будто ты кругом чистенький, а мы рядом с тобой суки позорные! Обиженку из себя строишь! Ах, дедушка, я не виноват, она сама меня бросила! Да ты… Ты же не знаешь, как все тогда на самом деле было! Да если бы не Машка! Да я бы сейчас точно здесь не сидел. Она меня с того света вытащила, ручонку свою хрупкую протянула. Хотя ты это должен был сделать, ведь ты мне брат! А ты… Выставка у него, ага. Америка, вернисаж… Да пошел ты, знаешь куда? Чистоплюй.
Лео и Антон глядели на Платона, удивляясь этому приступу гнева. Удивлялись, что он вообще осмелился об этом заговорить. Ведь проще молчать, сохраняя остатки братской дружбы. Зачем, зачем эта неловкость, облеченная в слова? Неловкость всегда должна быть молчалива, только так можно с ней смириться и жить дальше!
– Дяденьки, вы ругаетесь, да? – услышали они сзади мальчишеский голос.
Ленька стоял, глядел на них с любопытством, растирал ручонками животик. Плечи его слегка дрожали, мокрые прядки прилипли ко лбу.
– Да ты замерз, дружище! – потянул к нему руки Платон, встряхнул за плечи. – Давай, снимай мокрые трусы, надевай шорты! Дай-ка я тебя футболкой оботру. Вот так… Давай, идем скорее домой! Бегом! Бегом!
– А прокатите меня верхом, дяденька! Так же, как моего друга Кольку его папка катает!
– Это на плечах, что ли?
– Ну да…
– Садись!
– Ура! – обрадовался мальчик. – И до самого дома, ладно?
– Договорились!
– А еще завтра… Только чтобы Колька видел! Правда, он на другой улице живет…
– Ничего, сходим с тобой на другую улицу, прокачу тебя мимо Колькиных ворот! С ветерком прокачу, с гиканьем, обзавидуется твой Колька!
– Обещаете?
– Клянусь своей адвокатской честью!
– Ух ты… Я такой клятвы еще не слышал… А она всамделишная?
– Ну, как сказать… Зависит от самых разных обстоятельств, братан… Иногда и всамделишной бывает, иногда и понарошку. Какой для дела требуется, такой и бывает…
Так, беседуя, дошли до дома, и Платон торжественно прошел во двор, будучи оседланным Ленькой. Вслед за ним вошли и Антон с Лео.
Маша сидела под навесом рядом с дедом Иваном, плакала, уткнувшись ему в плечо. Увидев братьев, молча встала, подошла, стащила Леньку на землю, произнесла тихо:
– Пойдем спать, Ленечка. Что ж ты убежал, давно уже спать пора…
Когда она ушла с мальчиком в дом, дед Иван произнес грустно:
– Померла Люська-то… Теперь хоронить надо. Завтра в сберкассу схожу, денег сниму сколько надо.
– Да ладно, дед. Мы поможем, что ты… – так же грустно проговорил Платон.
– Давайте до утра сначала доживем, а там посмотрим, кто да что. А сейчас поздно уже, пора спать укладываться, – проговорил дед Иван. – Пойду постелю, что ль… Не обессудьте с постелями-то, я уж предупредил…
Когда все улеглись и из летней кухни прилетел во двор мощный храп деда Ивана, Антон тихо постучал в окно дома, прошептал виновато:
– Маша… Машенька, выйди, пожалуйста…
Маша вышла, кутаясь в легкую трикотажную кофту, глянула воспаленными проплаканными глазами:
– Чего ты хочешь, Антон?
– Надо поговорить…
– Да, я слушаю. Только прости, соображаю плохо. У меня сегодня подруга умерла, мать Ленечки.
– Да, я знаю. Я и хотел по этому поводу, собственно… То есть не совсем… Можно я помогу тебе, Маша? Я и похороны оплачу, и вообще… Для мальчика, для тебя. Трудно тебе будет…
– Ты хочешь мне денег дать, что ли?
– Ну да…
– Не надо, Антон. Я не возьму.
– Но почему, Маш? Почему? Хотя да, я тебя понимаю. Ты меня не простила, да? Я тебя предал, и ты меня не простила. Уехала, даже не сказала ничего…
– А что я должна была тебе сказать?
– Прости меня, Маш!
– Хорошо. Я тебя простила. Все? Я могу идти?
– А деньги возьмешь?
– Нет. Я же сказала.
– А от меня возьмешь? – раздался у них за спиной тихий голос Платона.
Вздрогнули оба, обернулись. Платон стоял, улыбался виновато, и Маша тоже улыбнулась в ответ, потом спросила быстро:
– Как там Вика, Платон?
– С Викой все отлично, что ты! Недавно второй сын у нас родился…
– Правда?! – искренне обрадовалась Маша. – Ой, как здорово! Молодцы! Поздравляю! Все у вас хорошо, значит?
– Ну да… Нас тогда ситуация с расставанием изменила. Обоих изменила. Другие стали, многое о себе поняли. Теперь живем, будто на воду дуем. На молоке-то обжегшись.
- Предыдущая
- 61/65
- Следующая
