Плохая хорошая жена

Оглавление

— Игорь, ты прости меня, пожа… — снова икнув от перекрывшей горло коварной слезной волны, не давшей даже договорить последнего слова, прошептала она сдавленно в трубку.

— Не плачь, Вероника. Не надо. Я приеду, и мы поговорим…

Услышав короткие гудки, она нажала на кнопку отбоя и долго еще плакала счастливыми слезами, прижимая трубку к губам. Так плачут потерявшиеся и отчаявшиеся дети, пока мамка-разиня не отыщет их в толпе да не прижмет к своей надежной и теплой груди. Хорошо, конечно, когда отыщет. И ребенку и мамке. Плохо, когда отыскать им друг друга не удается уже никогда…

Закрыв глаза, Вероника вздохнула прерывисто и улыбнулась этому новому своему чувству — ощущению надежды, ощущению радости, ощущению жизни, наконец… Игорь сказал — поговорим! Как хорошо! Она обязательно ему расскажет все, что произошло с ней за эти дни, она будет потихоньку, по капельке возвращать его любовь. И доверие. И теплоту-заботу. И Андрюшкину детскую доверчивость к нерушимости папиных-маминых отношений будет возвращать. Она сумеет, она изо всех сил будет стараться…

А в следующий момент она будто и увидела даже это новое свое счастье. Оно и правда было новеньким и хрупким, свежим и нежным, как пробившийся на проталине первый весенний одуванчик. Как глаз всегда видит и радуется после долгой зимы этим первым, нежным цветам, так и душа ее обрадовалась новым этим ощущениям. Вот оно! Наконец, наконец она его увидела. Вот же он, Божий промысел… И пусть оно, это новенькое и нежное чувство, сколько угодно потом увидится ей обыкновенной замужней бытовухой, или бегством от мамы, или чем угодно — пусть. Она его все равно разглядела! Оно есть! Тот самый Божий промысел и есть. Одуванчик ведь тоже очень скоро подставит свою совсем уже не яркую, а блеклую и некрасивую голову пролетающему мимо ветру и отдаст ему свое вызревшее семя, чтоб весной оно вылезло из земли этой видимой глазу желтизной-радостью, новой и нежной… Скорей, скорей бы пришел Игорь. Надо обязательно рассказать ему еще и про это новое чувство, рассказать про открывшийся ей сейчас Божий промысел, рассказать про свою бывшую слепоту, позвавшую ее искать этот Божий промысел в испуганную и оттого коварно-обманчивую темень… Он поймет. Он умный и добрый. Он настоящий. И он ее любит. И она его тоже. Теперь-то уж она это точно знает…

Трудная бессонная ночь все-таки взяла свое, и вскоре тяжелый температурный сон полностью завладел ею. В сне этом, однако, ничего хорошего больше не привиделось, а только кружили под закрытыми веками оранжево-красные спирали-всполохи, да все проваливалась она куда-то так, что душа замирала от страха. А один раз, так вот улетев, она вдруг проснулась и с удивлением обнаружила на своем плече чью-то теплую руку, слегка его поглаживающую. Повернув от подушки голову и испуганно открыв глаза, увидела нависшее над собой яркое, смуглое лицо Стаса и снова торопливо их закрыла, чтоб прогнать побыстрее от себя сонное это наваждение. Наваждение, однако, уходить вовсе не собиралось, а, наоборот, совершенно четко произнесло настоящим, человеческим Стасовым голосом:

— Вероничка, что это с тобой? Ты так сейчас стонала во сне… Ты болеешь, да?

— А ты… Ты откуда… Как ты сюда попал, Стас?

Вероника испуганно попыталась сесть, морщась от боли и изо всех сил стараясь подтянуть тяжелую ногу. Тут же приплыл ей в голову горячий болезненный туман, и сонные спирали-сполохи замелькали будто уже и наяву, грозясь превратиться в опасный оранжево-красный хоровод. С силой сжав веки и тряхнув головой, она снова открыла глаза, вопросительно уставилась на Стаса:

— Так как ты сюда… Я не поняла…

— Ой, что у тебя с ногой, Вероничка? Ты ногу сломала, да? Когда успела? Больно? А я и не знал… Вчера, говорят, ты очень лихо передвигалась…

— Да вот, сломала. Но это неважно, в общем… Так все-таки как ты сюда вошел?

— Обыкновенно, как, — пожал плечами Стас, вполне дружелюбно ей улыбаясь. — Ключами дверь открыл и вошел. Ты же мне их сама отдала, между прочим…

— Ну да, отдала. Я ж не знала, кто ты такой вообще… Вот же дура оказалась, правда?

— Хм… Не понял… А кто я такой, по-твоему?

— Кто ты? Ты вор, ты пошлый аферист и трусоватый жулик. Сам не знаешь, что ли? А еще ты очень слабый и зависимый человек…

— Ну да. Спорить не буду, умница моя Вероника. Зависимый — это точно. Так уж получилось. А вот насчет слабого — с этим можно и поспорить…

— Да не хочу я ни о чем с тобой спорить, Стас! Давай уходи отсюда! Ты зачем приперся? Если насчет вчерашнего инцидента отношения выяснять, так тетке твоей бледно-белобрысой за дело досталось — нечего нацеплять на себя краденое!

— Ух ты, как заговорила! Ты ли это, солнышко нежное Вероничка? Прямо как подменили девочку… А я думал, мы сейчас душевно с тобой поговорим…

— О чем? О чем нам с тобой разговаривать, Стас?

— Ну… Я вообще-то объяснить тебе хотел… Ты не думай, у меня с тобой все по-настоящему было! Честное слово. Я пропал, потому что у меня неприятности были. Большие очень неприятности. Я боялся и тебя в них вовлечь. Потому что я очень тебя люблю, вот и боялся…

— Не ври, Стас.

— Я не вру! Я тебе никогда не врал и сейчас не вру! А что украшения твои взял — за это прости. На тот момент, понимаешь, положение такое было… Безвыходное…

— Ну да. Я понимаю, — жестко рассмеялась ему в лицо Вероника, — конечно же, безвыходное! Кто ж тебя с пустыми-то руками в дом пустит? На любовь сейчас одни только неврастенички разводятся да такие, как я, слепые, заблудшие идиотки. А нормальным, прагматичным теткам материальные доказательства своей состоятельности подавай…