Колечко с бирюзой

Оглавление

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Наташа вынесла ведро с мусором. Зашла в ординаторскую, очистила от окурков пепельницу, полила цветы на подоконнике. Потом ее окликнули из пятой палаты, и она помчалась со всех ног выносить судно в туалет.

В десятой палате Наташа появилась только через час, по непонятной причине все оттягивая и оттягивая этот визит.

…Сегодня Наташа заступила на дежурство часа на три раньше, чем обычно, — подменила свою коллегу тетю Катю, у которой тяжело болела внучка. Помогая подавальщице из столовой развозить полдник лежачим больным, она уступила дорогу каталке, на которой из операционной везли молодого мужчину. Дюжие санитары из матросов срочной службы быстро вкатили ее в десятую палату. Операционная сестра, придерживая над больным капельницу, едва поспевала за ними. Наташа не успела разглядеть лица больного, но то, что на каталке этот человек умещался с трудом, заметила. Простыни хватило, только чтобы прикрыть его по грудь. Обнаженные широкие плечи и мощная шея говорили о том, что под белой тканью скрывается сильное, хорошо тренированное тело.

Наташе хотелось помочь, но она понимала, что в тесной палате люди, хлопотавшие сейчас вокруг больного, только рассердятся, если она вздумает путаться под ногами…

Постепенно сумятица повседневных дел и обязанностей закрутила Наташу, потом Нина Ивановна пришла пить чай, но санитарка все время ловила себя на мысли, что ей очень хочется заглянуть в десятую. Однако какая-то странная боязнь мешала ей переступить порог этой палаты. За месяц работы Наташа уже успела наглядеться и на больных офицеров, и на матросов. Привыкла спокойно обмывать тяжелобольных, помогала им справляться с уткой и судном, без смущения взирала на мужское тело. Но сейчас почти с содроганием думала о том, что подобные процедуры предстоит проделывать с тем лейтенантом…

Наконец она переступила порог этой палаты. В полутьме горел лишь синий ночник над кроватью новенького. Тишину нарушал негромкий храп мичмана Гаврюшина, сутки назад прооперированного по поводу аппендицита. Еще две кровати пустовали — по телевизору показывали футбол, и все ходячие собрались в столовой перед телевизором. В палате Наташа недосчиталась двух стульев. «Вот прохиндеи! — выругалась она про себя. — Сколько раз надо говорить, что нельзя выносить стулья из палаты!»

Девушка вздохнула. Она знала, что утром ей самой придется расставлять стулья по местам. Унести их в столовую больные могут, а назад, видите ли, нет — они хворые, еле живые, и стул для них непомерная тяжесть.

Ну, ничего! Кончится футбол, она специально встанет на выходе из столовой, и нарушителям достанется от нее.

Наташа на цыпочках подошла к кровати у окна. В синем свете ночника лицо офицера казалось смертельно бледным, губы запеклись, под глазами залегли черные тени. Несмотря на заросший густой темной щетиной подбородок, он выглядел не старше тридцати. Страдания обострили его черты, казалось состарив на несколько лет.

Девушка подошла ближе, поправила одеяло, свесившееся почти до пола. Потрогала ладонью лоб. Жара не было, но лоб был влажным от пота. Наташа внимательнее вгляделась в бледное лицо, и сердце ее вдруг замерло, а потом затрепетало уже где-то в животе.

Черты лица пациента нельзя было назвать классическими. Волевой изгиб густых черных бровей, четкая линия губ, твердые очертания подбородка и немного крупного, красивой формы носа. Наташа судорожно сглотнула, бросила быстрый взгляд по сторонам и снова стала вглядываться в лицо так взволновавшего ее человека. Нет, она не ошиблась, перед ней в забытьи лежал герой ее ночных сновидений, предел девичьих мечтаний, настоящий принц из сказки. По крайней мере, именно таким она всегда его себе представляла. И вот он здесь, в палате номер десять, в плену наркотического сна, и никто не в состоянии помочь ему, кроме нее самой.

Наташа протянула руку, кончиками пальцев легонько тронула колючую щеку и тут же испуганно отдернула их — неизведанное раньше чувство заставило ее вздрогнуть, а сердце забиться еще сильнее.

На своей кровати заворочался Гаврюшин, приподнял голову:

— Это ты, Наташа? Парень давеча пить просил, но я побоялся дать, вдруг что случится!

— Правильно, пить ему пока нельзя, — подтвердила Наташа и добавила: — Разве только губы смочить…

— А то смотри! Мне сегодня супруга морсу принесла, нужно будет, возьми в холодильнике.

— Оставим морс на завтра…

Наташа обмакнула ватку в стакан с водой, обвела покрывшиеся корочкой губы больного, и он тут же облегченно вздохнул. Наташе даже показалось, что сведенный болью рот приоткрылся в легкой улыбке. Тогда она намочила край полотенца и слегка протерла его лицо, а потом не удержалась и осторожно ладошкой погладила колючую щеку.

Глаза больного открылись. Некоторое время он продирался сквозь паутину беспамятства, обволакивающую мозг, пытался понять, где он и что с ним случилось. Обводил глазами палату. Наконец взгляд офицера остановился на женском лице.

Офицер с трудом выпростал руку из-под одеяла, медленно поднял и прижал к Наташиной ладони, все еще касавшейся его щеки.

— Так лучше! — прошептал он еле слышно и опять закрыл глаза.

Наташа склонилась ниже: кажется, больной отходит от наркоза. Дыхание стало спокойнее, и лицо уже не такое бледное. Наташа другой рукой вновь смочила ватку, провела ею по сухим губам мужчины, отжала несколько капель ему в рот и услышала слабое «спасибо». Девушка нагнулась к его лицу и с трудом разобрала: «Не убирайте руку!»

Наташа беспомощно глянула на Гаврюшина:

— Как-то нужно предупредить сестру о том, что он пришел в себя, — и вновь склонилась к больному. Он лежал спокойно, с закрытыми глазами. Наташа попробовала отнять ладонь, но офицер тут же открыл глаза, и легкая улыбка тронула запекшиеся губы.