Тайный меридиан

Оглавление

– Это было здесь, – сказала Танжер.

На коленях у нее лежала развернутая морская карта, рядом, с чашкой кофе в руке, курил Пилото.

Кой прошел на ют. На нем теперь были сухие брюки и майка, но во взъерошенных волосах и на губах еще оставались кристаллы соли, напоминая о ночном приключении. Он огляделся, стаи чаек, прежде чем сесть на воду, планировали в воздухе и пронзительно кричали. Берег был на расстоянии чуть больше мили к западу, а дальше открывалась вогнутая линия залива. Кой увидел знакомые места: Пунта-Перчелес, Пунта-Негра, вдали – остров Масаррон, а еще дальше, милях в восьми к востоку, – темную громаду мыса Тиньосо.

Он вернулся в кокпит. Пилото принес ему чашку теплого кофе, и Кой выпил ее залпом, поморщившись на последнем глотке, когда распробовал это горькое пойло. Танжер сверяла с картой берег, который был у нее перед глазами. Она натянула на голову вязаную шапочку Пилото, и светлых волос не было видно.

– Здесь у «Деи Глории» сломалась мачта, – продолжала она, – и ей пришлось вступить в бой.

Кой кивнул, но продолжал рассматривать близкий берег, пока она рассказывала о подробностях давней трагедии. Все, что она выяснила, все, что собрала по крупицам, роясь в кипах пожелтевших документов и рукописных свидетельств, сверяясь по атласу Уррутии, она излагала по порядку, спокойно и так уверенно, словно сама принимала участие в тех событиях. Кою еще не доводилось слышать, чтобы человек, рассказывая что-то, был так уверен в том, что говорит. Не отводя глаз от темного полукружья берега, уходившего вдаль на северо-восток, Кой попытался воссоздать свою собственную версию – как оно было или, точнее, как могло быть. Для этого ему стоило лишь припомнить прочитанные книги, собственный свой морской опыт, свою юность, прошедшую под парусами на этом море, которое вернула ему она. И ему нетрудно было вообразить, что происходило здесь два с половиной века назад, и когда Танжер вдруг прерывала свой рассказ и смотрела на него своими синими глазами, как и Пилото – серо-голубыми, Кой пожимал плечами, потирал нос и заполнял лакуны ее повествования. Он уточнял детали, рисовал воображаемые ситуации, описывал маневры, он как бы перенесся в то раннее утро 4 февраля 1767 года, когда ветер сразу после восхода солнца с зюйд-оста перешел на норд и оба – охотник и добыча – шли бейдевинд. При таких условиях, с поставленными под ветер бизанью, гротом, фоком, марселями на «Деи Глории» и косыми, наполненными ветром парусами шебеки, по словам Коя, они должны были иметь скорость от семи до восьми узлов, причем корсар находился в более выгодных условиях. Оба сильно накренились на штирборт, вода хлещет через шпигаты, рулевые – у руля, капитан думает только о ветре и парусности, идет гонка, в которой проиграет тот, кто первым сделает ошибку.

Ошибки. Кой как-то слыхал, что в море, как в фехтовании, самое главное – держать противника на расстоянии и предвидеть его действия. Темная плоская туча, вырисовывающаяся вдалеке, чуть более темное пятно на морской зыби, почти незаметная пена на поверхности воды, там, где под ней скала, – все это признаки смертельной опасности, которой можно избежать только при постоянной бдительности.

И потому море – полное подобие жизни человека.

Как говорит старинная морская мудрость, рифы надо брать тогда, когда тебе в голову приходит вопрос; а не пора ли взять рифы? В море скрывается опасный и хитрый мерзавец, который, при всем своем внешнем дружелюбии, только и ждет, когда ты совершишь оплошность, чтобы кинуться на тебя. Легко и безжалостно убивает море неосторожных и глупых, и моряк может надеяться – самое большее – на то, что море отнесется к нему хотя бы терпимо, не обратит внимания, не заметит. Море не знает милосердия, оно, как ветхозаветный Бог, никогда не прощает – разве что случайно или из каприза. Когда отдаешь швартовы, слова «милосердие» и «сострадание», как и многие другие, остаются на берегу. И в каком-то смысле, думал Кой, это даже справедливо.

Ошибку, решил Кой, в конце концов совершил капитан Элескано. Или, возможно, то была не ошибка, а просто закон моря в тот раз был благосклоннее к корсару. Шебека явно нагоняла бригантину, одновременно отрезая ее от берега, где та могла бы найти защиту под прикрытием орудий башни Масаррона, и капитан принял решение поставить брамсели, невзирая на то, что знал о ненадежности стеньг. Дальнейшее вообразить было нетрудно: капитан Элескано в крайнем напряжении смотрит вверх, матросы, балансируя на выбленках, вися с подветренной стороны над морем, тянут фалы, закрепляют шкоты, брамсели наполняются ветром. Юнга подбегает к полуюту, у него на бумажке записаны координаты, которые только что установил штурман, капитан рассеянно приказывает вписать их в вахтенный журнал. Юнга тоже смотрит вверх, одновременно засовывая бумажку с карандашными записями в карман. И вдруг – треск, жуткий треск ломающейся деревянной стеньги, снасти и паруса рухнули на подветренный борт, запутавшись вокруг марселя на фок-мачте. Бригантина рыскнула, предчувствуя гибель, у людей замерла душа, как замирает перед тем, как покинуть тело, ибо все в ту минуту поняли, что судьба их решена.

На верхней палубе матросы рубили ненужный уже такелаж, выбрасывали его и паруса за борт, а внизу, на орудийной палубе, капитан Элескано отдал приказ открыть огонь. Орудийные порты были открыты с самого рассвета, пушки заряжены, прислуга наготове. Капитан, наверное, решил сделать поворот, ошеломить противника, подставив ему правый борт, где уже над орудиями склонялись люди, ожидая, когда в открытых портах покажется корпус и паруса шебеки. Корабли чуть не касались друг друга ноками реев, когда завязался бой, так, во всяком случае, гласил официальный рапорт, составленный со слов юнги.