Хрустальная ловушка

Оглавление

Я не слышу, не слышу, не слышу…

Кажется, цыганка поняла.

Ее рот, отделившись от лица, приблизился к Ольге: теперь она могла разглядеть губы цыганки, покрытые трещинами и язвами. Предоставленные сами себе губы коснулись поверхности ледяного панциря, в который была закована Ольга, — и сразу же прожгли в нем дыру. Они извивались, как мучные черви, они пугали Ольгу своей артикуляцией.

УЕЗЖАЙ ОТСЮДА. ИНА ЧЕ ТЫ УМРЕШЬ.

УЕЗЖАЙ…

От губ пахнуло таким смрадом, что Ольга закричала.

И проснулась.

Несколько минут она лежала, обессиленная, царапая ногтями простыню, стараясь избавиться от наваждения. Не так-то просто, не так-то просто, не так-то просто… На нее снова навалилась нестерпимая тоска — как тогда, в ледяном городке, когда она не могла найти выхода. Она не может оставаться одна, она с ума сойдет…

А может быть, она уже сходит с ума, спускается в ад по выдолбленным во льду ступеням?.. Ольге стало так страшно, что, собрав остатки сил, она закричала:

— Марк!

Наконец-то он проснулся и увидел ее: жалкую, скрюченную, с прилипшими ко лбу влажными волосами.

— Что с тобой, кара! — Марк метнулся к ней и сгреб ее в охапку.

Но даже его тело, спокойное и прохладное, не принесло ей успокоения: вцепившись в гладкие плечи Марка, она разрыдалась.

— Ну, успокойся, успокойся… Я с тобой. Я с тобой, кара, слышишь?

— Сон! — сквозь рыдания, путаясь и сбиваясь, она рассказала ему о ночном кошмаре.

И, странное дело, проговоренный вслух, он вдруг материализовался, как будто Ольга, сама того не ведая, выпустила джинна из бутылки. Осколки льда сверкали в темных углах комнаты, они горели в каминном огне — горели и не могли сгореть: языки пламени лизали их, но были так же беспомощны, как и сама Ольга.

Не нужно было ничего говорить Марку. Хотя бы до утра.

Нет, до полудня: никому нельзя рассказывать свой сон до полудня, иначе он сбудется… Но как, как он может сбыться?

И о чем хотела предупредить ее цыганка?

Ольге пришлось рассказать Марку о дикой сцене в аэропорту, и это по-настоящему задело его. Не испугало, нет, и не вызвало ироническую реакцию здравомыслящего человека, а именно задело. Он был явно обеспокоен. И только спустя несколько минут Ольга поняла причину этого беспокойства.

— Тебе нужно отдохнуть, — сказал он.

— Только не здесь. Давай уедем отсюда. Я не хочу здесь оставаться…

Марк поцеловал ее в лоб: он всегда был практичным и уравновешенным человеком.

— Это просто глупо, кара… Уезжать отсюда, когда мы только что приехали! Здесь потрясающее место, тебе же самой понравилось. Ты сама мне говорила. Говорила или нет?

— Да… Ноя боюсь.

— Уехать только потому, что тебе приснился какой-то кошмар? Не будь ребенком.

— Ты не понимаешь. Мне никогда не снились кошмары.

Ольге действительно никогда не снились кошмары. Все ее сны, отливавшие мягким ровным светом, были полны рассудительности и покоя. В своих снах она никогда не летала, не пряталась от погони; сны продолжали ее собственную жизнь, лишенную потрясений.

— Мне никогда не снились кошмары, ты понимаешь?

— Надо же когда-нибудь начинать, — в голосе Марка вдруг послышалось незнакомое ей раздражение, даже губы жестко сомкнулись.

— Что? Что ты сказал?

— Ничего. — Марк сразу же осекся, плечи его опали. — Просто… Каждому хоть раз в жизни снились кошмары. Но это не повод для паники, кара.

— Я хочу уехать. Я чувствую, что должно случиться что-то плохое.

Ольга вдруг замерла. Она явственно вспомнила, как начинались депрессии Мананы: ее мать забивалась в дальний уголок спальни, между кроватью и сентиментальным японским торшером, и говорила именно это: «Я чувствую, что должно случиться что-то плохое». Ольге вдруг стало страшно — точно так же, как в этом ее ледяном сне.

— Ничего не случится, кара. Ведь я же с тобой.

— Обними меня, — жалобно попросила Ольга.

Его не пришлось просить дважды: он крепко прижал Ольгу к себе, и, защищенная его руками, его грудью, его подбородком, Ольга начала медленно приходить в себя. Конечно же, пока Марк с ней — ничего не случится. Как она могла даже в мыслях пытаться флиртовать с его братом? Вот он, рядом, ее муж, который никогда не предаст и никогда не оставит…

— Ты не оставишь меня?

— Как ты могла такое подумать? Я с тобой. Я всегда буду с тобой. Тебе нужно просто успокоиться, отдохнуть, поспать…

Я всегда говорил, что эти переводы не доведут тебя до добра.

— А при чем здесь переводы?

— Ты тратишь на них много сил. И вообще…

— Что — «вообще»?

— Не нравится мне этот твой божок Сесар Вальехо. Мрачная личность. От таких откровений у кого угодно крыша поедет. А не то что…

У кого угодно крыша поедет, а не то что у тебя. Вот что хотел сказать Марк. Ты — даже не тема для разговоров. Когда-то, в самом начале их отношений, она рассказала ему о Манане, она не хотела, чтобы он узнал эту затянувшуюся хрупким ледком покоя страшную тайну от кого-то другого. От кого-то, кто бросит вскользь, за теннисной партией, постукивая по пятке ракеткой «Адидас»: «А ты знаешь, Марик, что мать твоей жены была сумасшедшей и покончила с собой?»

И он оказался на высоте, он все воспринял спокойно. Никогда больше они не возвращались к этому разговору, но, оказывается, Марк не забыл его. И все два с половиной года семейной идиллии он следил за собой. Он следил, чтобы с его губ не сорвалась фраза, подобная этой.

Нет, Ольга не давала ему никаких поводов, она никогда не впадала в депрессию, она была на редкость спокойным, здравомыслящим человеком. Но теперь, стоило ей только хоть немного выйти из себя, как он сразу же усомнился в ней. Отчаяние накрыло ее с головой. Нет, нельзя давать ему волю, этому отчаянию, — нужно успокоиться самой и успокоить Марка.