Крамола. Книга 1

Оглавление

Уставший насмерть за дорогу и успокоенный ласковым тоном дядиной проповеди, Андрей сидел в полудреме, кивая ему и заведенно повторяя:

— Не знаю, не знаю…

— А знать должно, — вздохнул владыка. — Что муки пали на вас — наш грех, мы эдакое безверие пустили в Россию, да еще потакали ему. А на вас господом возложено спасти народ от безбожия, повести к свету. Иначе кто же поведет? Кто помирит его при эдаком расколе?..

Утром Никодим запряг бричку, сунул в передок винтовку, и они поехали в монастырь.

Любушка, мать Мелитина, встретила их у часовенки, поставленной возле монастырской стены. Она не дрогнула, не кинулась сыновьям навстречу, а лишь стиснула четки в пожелтевших пальцах и слегка окаменела лицом. Она сразу узнала Андрея, хоть и был тот в чужой одежде, с перевязанным лицом. Угадала сына и встала, поджидая с иноческим спокойствием. Черная ряса состарила ее, низко повязанный плат оттенил белое, холодноватое лицо, и лишь на мгновение Андрей ощутил жар ее губ, когда она поцеловала его, прикоснувшись к повязке.

— Вот, сынок, — сказала она без привычной певучести. — Смотри, где я теперь живу.

Она почти не замечала Сашу — он был здесь недавно и теперь, смиренный, стоял около, даже не приложившись к ее руке. Откуда-то вывернулся Прошка Грех с тяжелым колуном в руках, побежал, закричал беззубым ртом:

— Внучки мои, внучки!..

И стал обниматься, жался то к Андрею, то к Саше и походил на ребенка. От него пахло хлебом и осиновым деревом.

— Ступай, потом, — отстранила его мать Мелитина. — Поди, не на один день пожаловали.

— А я дрова колю! — улыбаясь, признался Прошка. — Зима скоро…

Игуменья — молодая женщина со следами ожогов на лице — приложилась к руке владыки, тихо и бесстрастно выслушала благословение и повела их в гостиничные палаты. Владыка отправился в храм, а братья сели подле матери и сидели так, озираясь по сторонам.

— Слава богу, близнята мои нашлись… Да как же вы сестру свою потеряли? — она посмотрела долгим взглядом на одного, на другого и потупилась. — Ладно, дети, не буду… Не с вас спрос за нее, не ваш грех. Мой.

— Мама, — окликнул Андрей, но замолчал.

— Мой, — повторила мать Мелитина. — Я и отвечу… А вы будто поссорились? Что друг другу в глаза не глядите?

— Нет, маменька, — заторопился Саша. — Мир между нами. Мы же близнецы, что нам делить?

— Не то что поссорились, — замялся Андрей. — Разошлись во взглядах.

Она взяла их за руки, соединила, сжала крепко своими холодноватыми ладонями.

— Не позволяю, — сказала властно. — Разойдетесь — никого не приму. Обоих прогоню и разбираться не стану, кто прав, кто виноват…

— Мы, верно, разойдемся, матушка, — вздохнул Саша, помолчав. — Хочу попросить дядю.. Благослови на постриг! Я все решил. Я болен и не хочу заводить семью. Мое место в монастыре, и путь у нас с тобой один.

Глаза матери сверкнули и тут же заволоклись печальным раздумьем.

— Почему же ты разойдешься с братом? — тихо спросила она.

— У Андрея свой путь…

— Каждому свой путь, но только в одну сторону. И ступайте рядом. — Она посмотрела на Андрея. — Болит?.. Лица твоего не вижу. А чудится мне — гордыня тебя мучает.

— Признайся, Андрей! — Саша сжал его руку. — Месть тебя одолевает! Признайся! Кому ты еще скажешь?

— Не месть это, маменька, — помедлив, произнес Андрей и глянул на брата. — Я хочу возмездия…

— Он сам не свой, матушка! — воскликнул Саша. — Он такое пережил!

— Тебе бы отдохнуть, Андрей, — ласково сказала мать. — Остудить голову.

— Я знаю… Но я чувствую…

Она выпустила их руки, встряхнула четки, стала перебирать неумелыми пальцами, и Андрей вспомнил, как мама играла на фортепьяно. Кажется, тоже неумело и пугливо, однако от этого музыка становилась легче и летучей. Андрей и Саша как-то одновременно разняли свои руки. Оба смотрели на мать.

— Если так, — наконец отозвалась Мелитина, повернувшись к Андрею, — если чувствуешь — ступай, благословляю.

Саша вздохнул, глянул на брата исподлобья и опустил голову.

— Я ведь вам не советчица, — призналась Любушка. — Мне бы уберечь только вас.

— Что же мне, маменька? — спросил Саша..

— Тебе?.. Будь бы мир — к обители и близко не пустила бы. А в таком коловерчении… Ты пропадешь. Ты слабый, жалостливый.

— Я — слабый? — поразился Саша.

— Ага, сынок. Ты в отца характером. Ему в миру трудно жилось… А раз так, проси дядю, он-то отговаривать не станет. Он готов всю родову постричь, весь народ в монастыри собрать. Да хватит ли стен-то? Монашество — дело святое, да ведь в рясе-то человек — не человек. Живой покойник. А людям жить надо, детей рожать. И воевать надо… Кто жить-то станет?

Она посидела молча, потупив взор, затем, перекрестясь, шепнула — прости, господи.

— Как же ты тут живешь, мама? — натянутым голосом спросил Андрей.

— Как живу? — она вдруг впервые улыбнулась. — Читаю вот, много прочитала. Беда — дни короткие, а свечей нет… Читаю и думаю: как у всяких людей жизнь устроена? На вид — будто все одинаковы, а в разных странах живут по-разному. Вот в Грециях тоже вроде православные, а на нас-то совсем не похожи! — Она тихо засмеялась от удивления. — Они там все каменное строят, вечное, а на России — деревянное. Они думают, вот поставили дом, так на тыщу лет хватит. И радуются! А чему радоваться? Деревянный-то куда лучше. Постоял немного, пожили в нем люди, и пора уж новый ставить. Это ведь каждый раз обновление! В новой избе и жизнь по-новому!

Андрей ощутил легкий холодок на спине: то ли в здравом рассудке она, то ли снова заговаривается.