Крамола. Книга 1

Оглавление

Она взяла поводья своего коня и подала Олегу.

— Се конь тебе, сынок. Отцу советник будешь. Ступай и ты. Ступайте все! За землю Русскую. За Русь.

Неслись гонцы, с коней валила пена…

Все жило в тот час, все стремилось к цвету, а не к смерти, и дух весенний голову кружил. Но загнанные лошади, уставшие дышать, хрипели и бежали мертвыми. Гонцы седлали подводных, скакали дальше: весть в ту ночь всю Северскую землю облетела, в Чернигов донеслась.

И поднялась земля.

Князь Игорь ночь пережидал в своих покоях, дабы с зарею ступить на путь, ведущий в неизвестность. Облаченный в легкую кольчугу, лежал на одре, а мыслью уж в который раз поля измерил и просторы, и броды выведал, и ход через болота. Однако думою своею ежечасно в незримую твердыню упирался. Путь открывался не далекий, а что за далью было? Свет иль тьма?

Грядущий день был днем Егория, святого воина, вступившего со змеем в поединок. И вот теперь поверженный когда-то змей вдруг ожил и приполз на берег Дона, чтоб вновь сразиться, но уже с другим Егорием. А по крещению князь Игорь так и звался.

Или уж угодно небу, чтоб в земли Русские являлся змей, а Русь бы каждый раз Егория рождала? К чему же испытание сие? Чтоб дух проверить, волю искусить? И коли Русь не годна для сраженья — иссякла воля, извелся ратный дух, — то истребить ее когтями змея? И пусть погибнет, аки обры?.. Нет, змей на Русь ползет, когда поживу чует и слабость братии, в усобицах погрязшей. В князьях нет мира, нет единства. Целуют крест друг другу, а из храма выйдя, готовы горло перегрызть… Неужто правду сказывал Владимир Ярославич: нет веры на Руси?

Великою княгинею когда-то на Русь явилась с неба Совесть. А правил Русью Свет, взявший ее в жены. И началось от них все женское колено — Красота и Правда, Храбрость и Отвага, Надежда, Вера и Любовь. Последней дщерью Совести и Света стала Добродетель; от нее уже пошли Честь и Слава — дочери, которых и доныне ищут. С той поры чтут материнство на Руси особо, поскольку оно свято.

Но ныне всех богинь затмил один Христос, сын бога, посланный на землю. И все смешалось. Отринутые боги не вернутся. Они ушли, хоть люди им и служат, и поклоняются, и приносят жертвы. Еще не заросли Трояна тропы, а волхвам ведомы таинственные знаки, искусство чар и предсказаний. Пока еще жива в народе память и мудрость древняя, пока еще не оскудела животворящая природа и существует образ мирозданья — древо. Но все обречено на гибель! Лишь минет срок, и все уйдет в преданья, какие ныне носят по Руси певцы-сказители, гусляры, старцы.

Другая вера все еще слаба, как деревце, взошедшее на камне. Оно сулит богатые плоды, но прежде чем окрепнуть, переболеть должно, привиться корешками к чужой земле. И когда ствол поднимется, набравшись соков той земли, когда взметнутся ветви и привыкнут к теплу другого солнца, когда, наконец, распустятся цветы и те плоды созреют — вкусивший их обрящет веру!

А ныне храмы ставят на Руси и златом украшают и резьбою, балуют очи и ласкают слух распевами псалмов. Да сердце-то не внемлет! Понятны и близки образы Христа, распятого за добро и правду, и богини-матери, но тут же перед взором — отринутые боги! Свои, привычные, родные! И — отринутые… А отринутых-то жальче. Кому же кланяться? Кого просить о милости? Кому служить? Кем клясться?!

Две веры, множество богов…

И если две, то есть ли Вера?! Нет ее! И потому всяк может богом быть! Повелевать людьми, себя величить и в свою веру обращать других, насильно собирая под десницу.

Насилие, крамола, распря…

Но Русь одна! Одна земля на всех! Как же на ней ужиться?

А змей — он вот, он у порога. Лежит, готовый для прыжка. Порушит города и веси, пожжет огнем. Людей угонит на чужбину…

Князь Игорь встал и запалил свечу от тающей лампадки. Егорий на иконе змея бил…

Неужто небо предрешило ему сей подвиг? Неужто роком предначертано избавить Русь от змея?

Нет… Святое дело святый должен править. Безгрешный, не проливший капли братской крови. А он — внук Ольгов, Гориславича гнезда птенец. Весь род измаран кровью. Проклятие на роде том!

Князь Игорь лег, но тут же встал, пронзенный мыслью, и кольчуга вдруг стала тесной и короткой, забилось сердце, сорвалось дыханье.

— Но ежли искупленье? — проговорил он тихо, пугаясь своей мысли. — Смыть позор и кровь с отца и деда. И с себя своей же кровью! И кровью супостата, коего водил на Русь и с коим в лодии бежал от Чарторыя! Очистить наконец свое гнездо, куда три поколенья рода носили мерзость, думая, что пищу. Очистить и отмыть, как полая вода смывает с берегов всю грязь и мусор. И жить потом, не ведая усобиц, и чадам наказать…

— Нет, мало… Мало! Так в чем же есть мое предназначенье?!

— Не мучай себя мыслями, внуче! — вдруг из угла донесся голос. — Напрасно се. Егда сведомый воин, оставив меч, измыслиям предастся — беда ему!

— Ты кто?! — воскликнул Игорь, подняв над головой свечу.

— Я дед твой, внуче, Гориславич. Меня многажды поминал ты — и я пришел!

И выступил из тьмы седой старик. Снял с лика паутину, встряхнулся. Лампадка под иконою погасла…

— Зачем явился, дед?

— Да упредить тебя, безмудрый! — засмеялся Гориславич, и дух сырой земли, дух тлена разлился по покоям. — Покуда тщишься ты избавить от проклятья род — Глебович Владимир позорит твои земли. В полон жену и домочадцев уведет. Воротишься искупленным в удел — ан нет удела! Лишь головни дымятся да косточки лежат. Помысли, внуче! Зорил ведь он тебя?

— Зорил, — князь застонал и стиснул зубы. — Доныне не могу забыть!

— Тем паче! Неужто не взыграет в тебе месть от сего зрака? И, свары побоясь, поступишься женой и состояньем?