Проклятое наследство

Оглавление

Со свитером под мышкой подходила к машине, когда сзади послышался веселый голос:

— Bonjour, madame!

Я повернулась — передо мной стоял Фелюсь.

С Фелюсем, чужестранцем неизвестной мне национальности и гражданства — звали его Лотар Уорден, я познакомилась несколько лет назад в обществе Гавела и стала его, так сказать, «больным зубом» и вечным угрызением. Фелюсь принял меня почему-то за даму легкого поведения и, обнаружив ошибку, чуть ума не лишился от смущения. Ругательски ругал Гавела, допустившего, чтобы он, Фелюсь, так оплошал, просил у меня прощения на шести языках, выскочил из машины, накупил цветов, порывался либо повергнуться передо мной ниц, либо упасть на колени, а Гавел просто-напросто давился хохотом, всхлипывал и повизгивал так, что прохожие оглядывались. Именно Гавел почему-то окрестил его Фелюсем.

С того нелепого случая Фелюсь почитал святым долгом, приезжая в Польшу, звонить мне, пламенно умолял о прощении, рассыпался в почтительных заверениях, а не дозвонившись, все передавал через Гавела. Гавел, разумеется, комментировал в своем обычном стиле:

— Хи-хи! Этот кретин опять из-за тебя балабонит!

Вообще говоря, я лицезрела Фелюся не более трех раз в жизни. Сейчас увидела его четвертый.

Невыразимо счастливый, он превосходным тройным, то есть французско-немецко-польским языком объявил, что на сей раз не успел мне позвонить, а потому пребывает в исключительном восторге по поводу нечаянной встречи. Приехал ненадолго, всего лишь на несколько часов, ибо не мог иначе войти в контакт с мсье Ракевичем, который в последнее время испытывал какие-то таинственные трудности с выездом из Польши. Я, конечно, могла бы ему шепнуть пару словечек насчет этих трудностей и откуда они, да мне вовсе не хотелось. Фелюсь пожаловался: с мсье Ракевичем ему необходимо общаться по разным делам и непосредственная встреча порой просто необходима. Сейчас же, когда мсье Ракевич привязан к Польше, трудно согласовать взятые на себя обязательства.

— Пожалуй, главная сложность — решать денежные проблемы? — предположила я, хотя меня все это никак не касалось. — Пан Ракевич не может снимать со сче...

— Да что вы! — живо прервал меня Фелюсь по-польски. — Тут никаких трудов! Никакой чутошки. Динежки есть, спокойная голова. У мсье Ракевича есть свой люди, доверенный, диньги можно брать чекам in blanco или пароль. Мсье Ракевич талант, знание дела, решения всегда точка!

Насколько я успела сориентироваться, по меньшей мере на трех языках Фелюсь объяснялся бойко, хромал у него только польский. Пользуясь этой великолепной лингвистической смесью, он дал понять: у них как раз наклюнулся гешефт, измышленный Гавелом, гешефт просто-таки сногсшибательный, а потому им безумно не с руки Гавелова «привязанность» к Польше. Фелюсь, как нанятый, вынужден мотаться самолетами туда-сюда, и, пожалуй, пора в оном деле навести порядок. Меня подмывало спросить, уж не собирается ли он сообразить для Гавела фальшивые документы, но это было бы слишком.

Посему я просто выслушала очередную порцию просьб о помиловании, попрощалась и села в машину.

— Чего он тараторил, этот экспансивный болван? — спросила Баська с беспокойством. — И вообще, кто такой?

— Дружок Гавела. По заграничным гешефтам. Ты все сама слышала.

— Я кое-как уразумела польские и французские обрывки, а остальное? Расскажи, меня здорово заинтересовали эти масштабные финансовые операции на расстоянии. Гавела сейчас не выпускают, это я уразумела.

— А деньги он все равно берет, когда надо, с разных своих счетов.

— За границей? И как это делается?

— Да просто. У него свои люди по всему свету, наверно, с его чеками in blanco, и, когда надо, банк предоставляет им суммы отдельными выплатами. Вероятно, в каком-нибудь банке Гавел сделал вклад на пароль и сообщил им. Там тоже деньги можно получить.

— А его не надувают?

— Не думаю. Ведь люди доверенные. Положим, как секретарь у миллионера или, например, главбух в какой-нибудь организации. Уж он подстраховался, не сомневайся.

Баська помолчала, достала из сумочки и закурила сигарету.

— Да поезжай быстрей, господи боже! — простонала она отчаянно. — То есть я хотела сказать... А что он говорил о каком-то деле ехсеllent?

Я удивилась, но машинально прибавила скорость.

— Так и сказала бы, что спешишь. Не очень поняла: Гавел якобы состряпал великолепное дельце, не уточнил какое. Фелюсю надоело летать туда-сюда, и, по-моему, Гавел смотается по фальшивым документам. По ним же и вернется. Любую слежку обведет вокруг пальца.

— Боже! — У Баськи даже голос изменился. — Какую слежку?

Я не сочла нужным скрывать от подруги свои домыслы.

— А ты даже и не заметила, что мы все под колпаком? — ядовито улыбнулась я. — Забыла о покойнике Дуткевиче, да? Мы обе на подозрений и оказываем милиции большую услугу, разъезжая вместе.

— И Гавел тоже?

— Ну а как же? Был у Дуткевича его телефон или нет?

— Не знаю. Плевать на его телефон. Скорей домой. Час назад, неделю назад мне надо было домой.

— Час назад ты сидела дома. Кран не закрыла или чайник на газу оставила? Баська, слушай, мне надо с тобой серьезно поговорить.

— Только не сейчас. — Баська как угорелая выскочила из машины. — То есть, прости, конечно, я вспомнила одно ужасное дело. Склероз, что ли, у меня? Завтра, послезавтра, когда хочешь, только не сегодня!

После этой скороговорки она рысью бросилась в подворотню; я повернула обратно.

Сопоставления напрашивались сами собой...

Вечером неожиданно явился Мартин. Смотрела я на него, смотрела, думаю, пусть сам сначала заговорит. Ситуация недвусмысленно созревала для взаимных объяснений.