Скаутский галстук

Оглавление

Мой прадед сейчас воюет где-то на юге. А дед совсем пацан, младше меня — и он на самом деле в оккупации в Новгороде. А я лежу в какой-то норе, раненый в ногу, не слишком-то сытый, между двумя помешанными на мести мальчишками, на глазах которых убили их родных. И уже не думаю о том, что успел застрелить трёх человек. Причём вообще датчан, что ж тут датчане-то делают, чего их сюда понесло?! Мне почему-то вдруг стало до слёз жалко именно этих датчан, и я всплакнул — без стеснения, хотя и тихонько. Скауты плакать не должны, но видит бог, я и так уже вынес столько всего, что ой… Размазывая слёзы рукой и сопя, я жалел теперь опять уже себя, пока не услышал, как хныкнул Женька — именно тихонько хныкнул и застонал: «Ммммм-ааааа… ммааааммм…» Я пихнул его локтем, и он проснулся, привстал на локтях:

— А? — но я сделал вид, что сплю. Женька посидел так, а потом лёг, и я услышал, как он заплакал, уже наяву. Тихонько, как я недавно. И безутешно…

* * *

Утром, кажется, был заморозок. Во всяком случае, мы задрогли даже в прогретой пещерке, прижавшись друг к другу. Я читал статьи, в которых скороспелые психологи объявляют вот такие ночёвки «своеобразной формой удовлетворения скрытого сексуального влечения к лицам одного с собой пола» — во что запомнил, дословно! Ага. Их бы сюда, в место, где лицо одного с тобой пола — единственный источник тепла, из одежды на тебе — только драные штаны, а вместо одеяла — долбаная плетёнка из веток.

Я начал просыпаться, когда встал Сашка. Именно мерзко «начал» — просыпаться мне не хотелось, я не выспался и замёрз, долго шарил в поисках одеяла и что-то бормотал (не помню, что), а потом проснулся окончательно.

Очевидно, Женька проснулся буквально за полминуты до меня — он сидел и шнуровал ботинки, то и дело мотая головой, чтобы сбросить с глаз волосы. Сашки не было.

— Доброе утро, — без насмешки сказал Стиханович, увидев, что и я не сплю. Изо ртов у нас валил пар. — Давай-ка ногу посмотрим.

— Доброе утро, — кивнул я, тоже садясь удобнее.

Осмотром Женька остался доволен. Он перебинтовал рану и обнадёжил:

— Вообще-то сегодня можно попробовать вставать потихоньку.

Этого он мог и не говорить — мне и правда требовалось встать. Организм, судя по всему, усвоил лягушек…

Снаружи оказалось в сто раз холоднее, я босиком вынужден был шагать по инею! Оставалось надеяться, что Сашка сегодня доплетёт лапти… и кстати, где он сам-то?

Сашка объявился, как раз когда я пользовался молодым лопухом за кустами, а Женька приводил в чувство костёр. Он был хмурый и нёс в одной руке двух здоровенных змей без голов, а в другой — свёрнутый берестяной фунтик, в котором лежали грибы — я узнал сморчки. Сев на валежину, Сашка начал ожесточённо растирать ступни и дышать на них:

— Замёрз, как щенок на холоде, — буркнул он. — Заячьего помёта видел до хрена… думал, вспомню, как силки делать, отец учил. Ни черта не вспомнил…

— Я знаю, — подал я голос. Ходить мне было больно, сцепив зубы, я дотащился до валежины и сел рядом. — Вот, смотри… — я отломил кусок коры и начал чертить на влажной земле. — Сгибаем дерево, вбиваем рядом кол с сучком… Делаем такой зацеп, привязываем верёвку одним концом к дереву, на другом делаем затяжную петлю, зацеп ввязываем посередине и заводим под сучок на колу. А петлю раскладываем на сучках по обе стороны от заячьей тропки. И всё. Заяц прыгает, срывает петлю, зацеп тоже сдёргивает и повисает…

— По-моему, батя так и показывал, — с лёгким сомнением сказал Сашка.

— Только у нас верёвки нет, — подал голос Жеька, которому удалось раздуть огонь, и теперь он интенсивно размазывал по физиономии копоть.

— Верёвку я сплету, — решительно объявил Сашка. — Сегодня на ночь штуки три таких силков поставлю…

…Сморчки пришлось вымачивать, а вот со змеями проблем не было — со спущенной шкуркой и выпотрошенные, они напоминали, как ни странно, сосиски и вызывали прямо желание вцепиться в них зубами и сожрать сырьём.

— Я ночью канонаду слышал на востоке, — сообщил я, когда мы уселись около костра ждать завтрака.

— Наши наступают, — с надеждой сказал Женька. — Может, скоро придут…

Я знал, чем кончится это наступление, но промолчал, конечно. А Сашка заявил:

— Как у тебя нога подживёт, будем искать партизан.

— Я и так могу хромать, — ответил я, но Сашка поморщился:

— Не валяй дурака, без ноги останешься.

— Да я опухну на одном месте лежать… — начал было я, но потом заткнулся.

Змеино-грибной шашлык без соли мы смели на раз, обваляв в пепле, чтобы хоть немного отбить пресный вкус. Теперь предстояло просто-напросто ничего не делать. А это очень тягостное времяпрепровождение, честное слово. Правда, Сашка нашёл себе занятие тут же — он уселся доплетать лапти себе и мне. Женька начал мастерить лук.

— Ни фига не выйдет, — объявил я. Женька, вымучивавший стволик ольхи, оглянулся на меня:

— Почему это?

— Да потому, что на лук лучше всего брать можжевельник, — со знанием дела сказал я. — Это раз. И два — просто из сырого дерева ничего не сделаешь. В смысле, ничего путного.

— Я всё равно попробую, — решил Женька.

В результате мне заниматься было просто нечем. Я даже обиделся, хотя это и было глупо. Тогда, чтобы хоть чем-то занять руки, я дотянулся до винтовки и начал её исследовать.

Это оказался наш «мосин», произведённый аж в 1915 году. Держа винтовку на колене, я вздохнул:

— Ружьё бы охотничье…

— Пэпэша лучше, — сказал Сашка, умело орудуя своей кривулькой. — Самое то для нынешней охоты. У фрицев, гадов, полно автоматов…