Скаутский галстук

Оглавление

— Пощадите… я не за себя…

— Ты ж это — с самого с начала с нами, — Мефоджий Алексеевич налил себе ещё кипятку. — Так это — ты уж ушёл как агент, или это — потом завербовали?

— Потом… — Витька, ещё совсем молодой мужик, передёрнул плечами. — Я жене сказал, что на заработки пойду… И как они прознали — ума не приложу… В конце декабря, как за дровами ходил, прямо возле лагеря подловили… Ну и… Говорят, жену твою повесим, сына — в Германию, ему год всего, он про тебя и знать забудет… Пощадите, товарищи…

— Рассказать не мог? — Хокканен откашлялся. — Мы бы и жену и сына сюда, в отряд…

— Не выжили бы они, — тоскливо ответил Витька. — Рази ж это жизнь… не выжили бы…

— И ты всё это время это — докладывал? — спокойно спросил командир. Агент кивнул:

— Да… Тайники только менялись… А так я фрицев больше и в глаза не видел…

— Гад!!! — вдруг крикнул Ромка, слетел с лавки, подхватил свой карабин и в упор бабахнул в Витьку. Промазал, тот дёрнулся всём телом, но остался неподвижен. На Ромку навалились ребята, но никак не могли его скрутить, он колотился уже в настоящем припадке и что-то кричал — я понял, что вжался в стенку и с трудом сумел расслабиться и отвести глаза от бьющегося в руках наших мальчишки с безумным лицом. Зинка в конце концов взяла его на руки, как маленького, и начала укачивать.

— Ну что тут сказать, — Мефодий Алексеевич оставался совершенно спокоен. — Это. Гад.

— Гад, гад, гад… — закивал головой Витька.

— Но это — гад не сам по себе, — Мефодий Алексеевич вздохнул. — А это — произведённый в гады, это всё ж не то… Семью твою мы это — вытащим. Сейчас ты это — с фрицами общаешься?

— Сейчас нет… приказано было, если отряд уцелеет, ждать, пока на базу станем…

— Ясно это дело… Вот тогда и будешь им слать донесения. Какие я скажу.

— Заподозрят, если мои в лес уйдут… — он впервые вскинул голову, и глаза ожили надеждой.

— Так обставим, что это — не заподозрят. Ты им вон это — какую услугу оказал. Считай, весь отряд это — на блюдечке… Только это чего не обдумай — вешаться или это, стреляться! — повысил голос командир. — Вину это — искупать надо. Никто кроме нас, вот, это, кто тут — про это больше ничего и не узнает… Иди. Это — оружие ему отдайте…

… - Как думаешь — правильно?

Я ждал, что Сашка ответит сразу и безапелляционно: «Нет!» Но он сорвал стебель чертополоха, хлестнул им по сапогам, пожал плечами:

— По человечески — неправильно…и правильно тоже…А по-командирски — правильно со всех сторон… Я, Борька… — он посмотрел на меня и понизил голос: — Если бы вдруг мамка оказалась — живая… и мне вот так…

— И ты?.. — я затаил дыхание.

— Я бы застрелился, — так же тихо сказал Сашка. — А ты?..

К счастью, мне не пришлось отвечать на этот страшный вопрос. Мефодий Алексеевич окликнул нас с крыльца, но потом махнул рукой и подошёл сам:

— Это… дело вот какое, — он вздохнул. — Надо нам это — в родные места подаваться. Это мы кругаля дали, а всё фрицы знают это — где мы… Со следа их это — сбить надо. Одна группа это — пойдёт лесами путлять, да это — с шумом, с громом это… А вторая — это большая — тишком обратно это… Там они нас это — не сразу и искать подумают…

— Ясно, — сказал я. — Со следа немцев мы сбивать будем.

Командир вздохнул вновь.

— Поперёк сердца мне это дело, — признался он. — А только это остальные — девки-бабы, раненые или те, кого это — ну никак терять нельзя… И ещё одно это есть…

— Мы упёртые, — снова сказал я. — Нам терять нечего. Ни детей, ни семей, ни кола, ни двора, а злости и ярости — выше крыши… а смерти в наши дебильные года не боятся, потому что ещё не жили… Вы не стесняйтесь, Мефодий Алексеевич, — я это произнёс без издёвки, я правда не чувствовал ни злости, ни страха, ни досады, ни обиды; я правда видел и твёрдо верил, что ему больно и стыдно говорить нам это. — Мы разведка. Тот, кто выжил в первом бою — уже ветеран…

— Только патрон, гранат побольше, — так же спокойно сказал Сашка, — и взрывчатку возьмём. И девчонки пусть останутся.

— Да, это точно, — поддержал я.

Командир почти неверяще смотрел, переводил взгляд с меня на Сашку и обратно. Потом лицо его задрожало, стало совсем старым, и он встал перед нами на колени:

— Это… ребятки… детки… Христа ради — простите… нас всех простите… весь это — мир, что он такой это… простите, Христа ради…

— Встаньте, пожалуйста, — попросил я. А Сашка молча поднял командира с колен, и Мефодий Алексеевич обнял нас и прижал к себе… или прижался к нам, потому что Сашка был выше его, а я — выше Сашки.

34

Дождь шёл третьи сутки.

Он был совершенно осенний — холодный и нудный, не очень сильный, но вездесущий, словно не середина июля на дворе, а середина октября, и небо полностью затягивали серые низкие тучи. Но нам это было на руку — в дождь не работают собаки, дождь замывает следы, дождь глушит звуки.

Три дня назад — обстрел гарнизона в посёлке Бокино и взрыв железнодорожной стрелки у того же посёлка.

Позавчера — нападение на полицаев в селе Хвощёвка, убито трое плюс староста. Взяты продукты.

Вчера — пущен под откос эшелон с боеприпасами.

Сегодня — на лесной дороге обстрелян конвой из пяти машин в охранении броневика.

Убитых и раненых нет. Есть дождь и постоянное преследование. Позавчера мы даже слышали, как лают собаки, но успели уйти через болото. Я всегда любил собак и никогда не думал даже, что их лай может быть таким страшным — монотонно-металлический, прыгающий по лесу, как шарик между стальных пластин.