В лесной чаще

Оглавление

106

— Можно ее выключить? — попросил я. — Если ты не против.

Кэсси отвернулась от сковороды и взглянула на меня, подняв деревянную ложку.

— Конечно, — ответила она после паузы. Кэсси выключила стереосистему и принесла мне тост, водрузив на него нарезанные яйца. — Ешь.

Уловив запах, я сразу понял, что зверски голоден. Начал запихивать еду в рот огромными кусками, почти не жуя и едва успевая дышать. Это был грубый хлеб с цельными зернами внутри и ароматные яйца, сваренные в специях и травах: я в жизни не ел ничего вкуснее. Кэсси, скрестив ноги, сидела на диване и смотрела на меня, поедая свой тост.

— Еще? — спросила она.

— Нет. — Слишком много и слишком быстро: в животе закрутило. — Спасибо.

— Что случилось? — тихо произнесла Кэсси. — Ты что-то вспомнил?

Я заплакал. Со мной это случалось очень редко — раз или два за последние пятнадцать лет, да и то когда был пьян, так что это не в счет, — и я не сразу сообразил, что происходит. Протер ладонями лицо и посмотрел на свои мокрые пальцы.

— Нет, — промолвил я. — Ничего, что нам помогло бы. Вспомнил день, как мы пошли в лес и о чем говорили, затем что-то услышали и решили посмотреть… Но тут на меня напал страх. Я запаниковал.

— Ничего. — Кэсси потянулась ко мне и положила руку на плечо. — Это уже большой шаг. В следующий раз вспомнишь остальное.

— Нет, — возразил я. — Вряд ли.

Я не мог ей объяснить. Не понимал, откуда взялась уверенность, но знал наверняка: мне дали единственный патрон, мой последний шанс, и я потратил его зря. Я уронил голову на руки и разрыдался как ребенок.

Кэсси не стала меня обнимать и утешать, и слава Богу, а просто сидела и гладила меня по плечу, пока я плакал. Дело было даже не в пропавших детях, не стану врать, а в той немыслимой пропасти, которая разверзлась между нами, в миллионах бесконечных миль, в планетах, с головокружительной скоростью разбегавшихся друг от друга. В том, как много мы потеряли. Как были беспечны и уязвимы в своей наивной убежденности, что можем бросить вызов всем страхам и угрозам взрослого мира, а потом выйти из них живыми и невредимыми, пританцовывая и смеясь.

— Прости, — наконец выдохнул я.

Я выпрямился и утер слезы тыльной стороной ладони.

— За что?

— За то, что свалял дурака. Я не хотел.

Кэсси пожала плечами:

— Значит, мы квиты. Теперь ты знаешь, что я ощущаю, когда меня мучают кошмары и тебе приходится меня будить.

— Да? — Раньше это не приходило мне в голову.

— Да. — Она перекатилась на живот, вытащила из ящичка бумажные салфетки и протянула мне. — Давай.

Я выдавил слабую улыбку и высморкался.

— Спасибо, Кэсси.

— Как себя чувствуешь?

Я сделал глубокий вдох и неожиданно зевнул.

— Вроде нормально.

— Хочешь спать?

Напряжение понемногу отпускало, на меня наваливалась неимоверная усталость, но стоило закрыть глаза, как под веками начиналась какая-то огненная круговерть, а каждый звук в доме заставлял чуть ли не подскакивать на месте. Я знал, что если Кэсси выключит свет и я останусь на диване один, то из темноты возникнут тысячи незримых тварей и станут меня душить.

— Да, — ответил я. — Можно мне лечь на диване?

— Конечно. Но если будешь храпеть, прогоню на софу.

Она села и вынула заколки из волос.

— Не буду, — пообещал я.

Нагнувшись, я снял ботинки и носки, но дальше этого процесс раздевания не пошел. Я залез под одеяло в одежде.

Кэсси стянула джемпер и легла рядом, щекоча меня растрепанными кудрями.

— Спокойной ночи, — пробормотал я. — Еще раз спасибо.

Она похлопала меня по руке и потянулась, чтобы выключить свет.

— Спокойной ночи, глупыш. Сладких снов. Разбуди, если что.

Волосы Кэсси пахли чем-то душистым и свежим, как чайный лист. Она удобнее устроилась на подушке и вздохнула. От нее исходило тепло, и я представлял что-то компактное и гладкое, вроде слоновой кости или плодов каштана, и еще то приятное чувство, когда предмет приятно и легко ложится прямо в руку. Не помню, когда я в последний раз испытывал что-либо похожее.

— Ты спишь? — прошептал я после долгой паузы.

— Да.

Мы лежали очень тихо. Мне казалось, воздух вокруг нас меняется. Он колебался и подрагивал, будто дымка над горячим тротуаром. Мое сердце быстро билось, или это было сердце Кэсси, не знаю. Вскоре я повернул ее к себе и поцеловал, и немного погодя она ответила на поцелуй.

Я уже говорил, что предпочитаю недосказанность определенности. Это означает, что я всегда был малодушен. Нет, не всегда, а лишь однажды, в ту самую ночь.

17

Утром я проснулся первым. Было очень рано, машины не шумели, в расшторенном окне (Кэсси жила на верхнем этаже, где никто не мог заглянуть к ней в комнату) разгоралось бледно-голубое небо, безупречно чистое, как в туристическом буклете. Я проспал всего часа два-три. На море уныло кричали чайки.

При свете дня комната выглядела хмурой и пустынной: на столе громоздилась старая посуда, ветерок шевелил распахнутый блокнот, на полу длинной кляксой растекся черный джемпер, в углах стояли сумрачные тени. Я ощутил в груди острую боль и решил, что это с похмелья. Рядом с диваном на тумбочке стоял стакан воды, я протянул руку и выпил его до дна, но боль не исчезла.

Я боялся, что мое движение разбудит Кэсси, но она даже не шевельнулась. Она крепко спала на сгибе моей руки, приоткрыв губы и откинув руку на подушку. Я отбросил прядь волос с ее лица и разбудил мягким поцелуем.

Встали мы только в три часа. Небо уже потемнело от туч, по комнате гулял сквозняк, и мы пригрелись под теплым одеялом.