Люди в голом

Оглавление

— Аби! — весело сказал ей Перельман, усвоивший манеру держаться во всех случаях жизни с добродушной насмешливостью. — Садись! Сбрось камень с души. Мы ж не звери какие-нибудь, верно, Аствацатуров? Хозяевам тоже выпить оставим.

Я кивнул, что, мол, нет, не звери, что нальем, если что.

Но Аби затопала и завопила:

— Все вон!

Ответом ей был дружный хохот.

И тут Арчи поднялся со своего места. Я заметил, что он очень бледен.

— Аби, это мой дом, — сказал он твердо. Его голос дрожал. — И я здесь пока хозяин.

Я никогда прежде не слышал, чтобы Арчи говорил с кем-нибудь в подобном тоне.

— Ты тоже уходи! Мы деньги платим! — закричала в ответ Аби.

— Что-о-о? — выдохнул Арчи. — Да я… Ах ты дрянь! — с этими словами он врезал ей пощечину и, закрыв лицо руками, опустился на стул. А потом громко разрыдался.

Аби тут же убежала, оттолкнув Райена, который остался стоять в дверях, удивленно хлопая глазами и приоткрыв рот. Гости, все как один, бросились утешать Арчи.

— Арчи! Не переживайте!

— Арчи, успокойся!

— Арчи, мы тебя не бросим!

— Ну и дрянь! — всхлипывал Арчи.

— Не бери в голову!

— Нет, ну какая тварь! — продолжал стонать Арчи, по-прежнему закрывая ладонями лицо и раскачиваясь на стуле. — Ее, дуру, пустили в интеллигентный дом, с приличными людьми за один стол посадили. А она мне за это…

— Арчи, прекрати! — строго сказал Перельман и, обратившись к нам, собравшимся полукругом вокруг Арчи, чуть помягче спросил: — Как бы его утешить? О! Хочешь, я тебе сейчас спою?

Арчи удивленно поднял голову и скептически посмотрел на него.

Слива захихикал.

— А что? Я в школьном хоре пел.

Райен по-прежнему стоял в дверях все с тем же идиотским выражением на лице. Я чувствовал свою вину и подошел к нему, чтобы его хоть как-то утешить.

— Извини, Райен! — произнес я тихо. — Мы скоро уйдем. У него просто истерика. Завтра…

— У нас в Америке, — отозвался растерянно Райен, — так нельзя.

— Да, не дело…

— У нас так нельзя, — упрямо повторил Райен. — Ударять женщину нельзя. Спокойной ночи!

Он повернулся и вышел из комнаты.

— Во мудак! — шепнул мне в ухо Женя Перельман. — Странно. Уж за девушку мог бы вступиться.

— Нам же лучше, не пришлось их разнимать. Просто они, Женя, у себя в таких случаях полицию вызывают.

Через два дня Аби и Райен упаковали свои вещи и переехали в другое место. Денег, которые они заплатили Арчи вперед за квартиру, он им так и не вернул.

— Это в счет моральной компенсации, — объяснил он Райену по телефону.

Больше мы о них ничего не слышали. Зато появился другой человек, на которого Арчи стал постепенно возлагать обязанность финансировать наши встречи. Звали его Толик.

Физиономия новой жизни

Это был толстый увалень небольшого роста, лет тридцати. Неуклюжий и рыхлый. Рыхлый и жирный настолько, что казалось, сделай он одно неосторожное движение, одежда на нем лопнет и оттуда огромными кусками начнет вываливаться жир. Шея у Толика практически отсутствовала, и круглая голова походила на баскетбольный мяч, заброшенный в корзину и там почему-то застрявший. Редеющие светлые волосы едва прикрывали красную макушку, щедро посыпанную перхотью. Физиономия являла собой антропологический курьез и напоминала не лицо человека, а скорее неухоженную задницу гамадрила, которую хулиган-сюрреалист из озорства украсил поросячьими глазками-щелочками. Такую, что если на Страшном суде Христовом вспомнишь, так уж непременно рассмеешься. Очки в золотой оправе несколько сглаживали это впечатление, но на угреватом носу Толика они постоянно запотевали, и он их угрюмо снимал, протирал, водворял на место, потом снова снимал и снова протирал. Поскольку такая операция требовала, по всей видимости, невероятных усилий, физических и умственных, он, в конце концов, прятал их в пластиковый футляр, протерев на прощание.

Толик потел, разумеется, не только физиономией, глупой и вечно сердитой, но и всем своим рыхлым телом, распространяя вокруг себя резкий кисловатый запах опрелостей, с которым вряд ли мог справиться даже сильный кондиционер. А уж тем более это было не под силу дорогому французскому парфюму, который Толик, судя по всему, литрами выливал себе за ворот рубахи.

Когда Толик присаживался на стул, он некоторое время ерзал, переваливался с ягодицы на ягодицу и слегка приподымался, словно изготавливался крепко пернуть. Обычно он усаживался с мрачным видом где-нибудь в углу, получал от Арчи сначала бокал вина, потом огромную тарелку с наваленным на ней большим количеством еды и начинал, чавкая, неловко есть, то и дело роняя пищу себе на брюки.

Я в таких случаях старался в его сторону не смотреть.

Однажды, когда мы в очередной раз собрались и в какой-то момент вышли на кухню покурить, я, Женя Перельман, Слива и Арчи, кто-то спросил Арчи, зачем он приглашает к себе в дом таких мрачных уродов, как Толик.

— В самом деле, Арчи, — подал голос Перельман. Он щелкнул зажигалкой, закурил и выпустил изо рта струю дыма. — Лично мне Толик тоже не нравится. Он оскорбляет мое эстетическое чувство. Ты только посмотри на него: противный, надутый, сало с загривка капает.

Арчи загадочно улыбнулся и глубоко затянулся сигаретой.

— У него такая рожа… — стал ворчать Перельман, ища глазами пепельницу. — У моей жены паховые складки и то выглядят поинтеллектуальнее!

— Зато он — добрый! — вмешался пьяный Слива. — Он мне это… денег дал! Вот!