Лейб-гвардии майор

Оглавление

Утром мы с Карлом прибыли на полковой двор, чтобы доложиться о прибытии из командировки. Там нас уже поджидали Михайлов и Чижиков, оба слегка навеселе, но я не стал попрекать их за сивушный запах из рта и плохую координацию движений. После испытаний, выпавших на их долю, мужики имели полное право расслабиться.

Наша рота находилась в летних лагерях – кампанентах, оставшийся при штабе дежурным капитан Толстой долго ломал голову, решая, какую бы дыру нами закрыть. В итоге меня отправили в полковую канцелярию чинить перья, подшивать бумажки и промокать чернильные пятна, а Карл, Чижиков и Михайлов покорно взяли кирки, лопаты и носилки и с песней потопали мостить дорогу. Михай в расположении полка так и не появился. Собственно, ему, как партикулярному человеку, делать здесь было нечего.

Я собирался навестить капитана Анисимова, узнать, как продвигаются его дела, но выяснилось, что артиллерист тоже отбыл в лагерь, забрав всех помощников. Надеюсь, отправился он не с пустыми руками. Кирилл Романович обещал, что скоро сводный гвардейский батальон выступит в поход против турок. Было бы здорово опробовать новую пулю в условиях реального боя.

Я пришел в канцелярию, доложился по форме. Старший писарь нарезал мне фронт работ, а сам ушел пить водку. Что ж, дела идут, контора пишет.

Писаря, как им и положено, изводили тонны бумаги. Я снова поразился обилию служебной переписки. Получалось, что каждый чих протоколировался в специальном журнале, потом все это сводилось в особые отчеты, которые рассылались в десятки инстанций. Армейская бюрократия цвела и пахла.

Подкинутая Толстым работенка быстро наскучила. Я задремал за столом, положив голову на сведенные вместе руки. Скрип гусиных перьев и вялый треп писарей не помешали мне продрыхнуть до обеда. Я перекусил купленной у уличных торговцев снедью и стал слоняться по штабу.

В обычное время жизнь здесь била ключом, но сейчас здание пустовало. Штаб походил на школу во время летних каникул. Никого, кроме учителей и директора… пардон, командира полка Густава Бирона. Не знаю, с какой стати он тут оказался, но я столкнулся с ним в коридоре нос к носу.

– Здравия желаю, ваше высокородие!

– О, фон Гофен, – обрадовался подполковник. – Давно в Петербург возвратились?

– Вчера вечером, господин подполковник.

– Все живы-здоровы?

– Так точно, все.

– Достойно похвалы. Пойдем ко мне, расскажешь, что да как, – весело сказал офицер.

Скоро выяснилась причина его хорошего настроения. Бирон со дня на день ожидал прибавления в семействе: красавица-жена Александра вот-вот должна была разрешиться от бремени.

– Если родится сын, назову его в честь батюшки Карлом. Два года прошло с того дня, как отец мой преставился, упокой Господь его душу.

– А если дочь?

– Дочь назову именем благодетельницы всей нашей фамилии, Анной. Собирайтесь, барон. Я забираю вас с собой, – неожиданно приказал подполковник. – Едем ко мне. Я хочу, чтобы сейчас подле меня находился преданный человек, способный разделить со мной радость.

Мы сели в карету Бирона и покатили к его дому. Позади неслись конные гайдуки в расшитых серебром и золотом кафтанах.

Экипаж въехал в открытые ворота, остановился возле двухэтажного каменного особняка. Двое солдат-измайловцев вытянулись во фрунт, приветствуя командира. Темные лакированные двери распахнулись. С высокой лестницы к карете сбежал страшно взволнованный человек в зеленом камзоле. Я узнал дворецкого.

– Беда, беда, ваше высокородие! – замахал руками он.

Бирон побледнел, рывком открыл дверцу кареты, спрыгнул без всякой подставки на землю.

– Что случилось?

– Супружнице вашей, Александре Александровне, плохо. Господин лекарь говорит: помре она скоро.

Приехали, подумал я, глядя на пошатнувшегося от столь ужасного известия офицера.

Бирон на негнущихся ногах поднялся по ступенькам, зашел в особняк. Я следовал за ним по пятам. Навстречу вышел невзрачный мужчина в очках с толстыми линзами. Это был лекарь, он снял парик, под которым обнаружилась обширная лысина, и скорбно произнес:

– Мне очень жаль, но я не Господь Бог, чтобы вершить чудеса. Хорошо, что вы прибыли скоро и застанете супругу живой. Священник прибудет с минуту на минуту.

Бирон схватил врача за грудки, дернул к себе:

– В чем дело, почему моя Саша умрет?

– У нее слабый организм. Она не переживет роды, – вырвавшись из медвежьей хватки курляндца, сообщил врач.

– И вы ничего не можете сделать?

– Боюсь, это так. Медицина, увы, бессильна.

На Густава Бирона было страшно смотреть. Он враз осунулся, куда-то подевались его высокий рост и богатырская стать.

Я вдруг вспомнил о докторе Куке, хирурге-англичанине. Вот и ему представился повод показать свое искусство. Только бы он был в Петербурге.

– Господин подполковник, могу я воспользоваться вашей каретой?

– Что? – Бирон повернулся, окинул меня непонимающим взглядом. – Зачем она вам, барон?

– Я постараюсь привезти другого врача. Очень хорошего. Может, еще не все потеряно.

Глава 15

Гулянка шла уже вторые сутки. Густав Бирон, два молоденьких офицера Измайловского полка, пожилой майор-семеновец, малознакомые штатские, очевидно земляки-курляндцы, и я на протяжении двух суток только и делали, что кочевали из кабака в кабак. Пока вокруг счастливой матери и новорожденного хлопотали медицинские сестры, кормилицы и няньки, мужскую компанию выпроводили из дома, чтобы не занесли инфекцию. И понеслось.

Наверное, я побывал во всех австериях Петербурга. Мы шумной толпой вваливались в заведение, проскакивали «черную половину», где вместо тарелок использовались дырки, выдолбленные в столах, а ложки посетители приносили с собой, врывались на «чистую» часть. Нетрезвый, раскрасневшийся Бирон громогласно подзывал хозяина, требовал, чтобы несли самое лучшее.