Медвежий ключ

Оглавление

— Эй вы! Я тут иду!

Никакого ответа, только эхо понесло Танькин крик в самую глубину темного по-вечернему леса. Таньке это очень не понравилось — кто его знает, кто может ее услышать? Но удары и крик достигли главного — никто не завозился в избушке, не подал голос, и стало не так страшно заходить. Опять спасло Таньку невежество — девочка не понимала, что как раз тот, кто захочет ее съесть, не станет шуметь и кричать, а тихонько подождет, когда добыча войдет, наклонившись в узенькую дверь…

Танька вошла… И надо отдать ей должное, девочка опять поступила правильно; ей показалось, что дом живой, что он притаился и ждет, следит, что сделает Танька. А Таньке так хотелось, чтобы ее приняли тут, чтобы можно было отдохнуть и ничего не бояться, что она поклонилась в пояс и сказала шепотом, но громко:

— Дедушка… Ты меня пусти, я ничего плохого не сделаю, ты не думай… Я тебя беречь буду, я тебя сейчас огнем согрею, и вообще… все что надо.

Неказистая речь? Может быть… Но стоило произнести ее, и Таньке тут же показалось, что дом ее понимает и готов ее к себе пустить.

Когда глаза привыкли к темноте, стало нетрудно отыскать плиту, причем в плите были дрова, а на вьюшке — коробок спичек. Не первый раз в жизни Танька растапливала печь, и скоро огонь уже пылал, разгоняя скопившуюся в избе сырость. Вот чайник, полный воды, да к тому же воды полно в кастрюльке на столе. Стол, над ним полка, а на полке — макароны и крупы, чай, соль и сахар, мука и три банки консервов. Целое богатство для Таньки!

Засветив керосиновую лампу, девочка поставила на плиту кастрюльку с водой. Пока вскипает вода, можно и осмотреть все остальное. Вот на гвоздях, вбитых в стену, висят штормовки, ватники, трико, мужские рубашки. Холод ей тоже не страшен! На нарах заботливо свернуты одеяла, даже простыни, совершенно для Таньки не нужные. На полке есть иголка и нитки, бутыль с керосином, ножи, а в сенцах — топор и колун.

Бросив крупу в кипяток, Танька вышла наружу, подышать перед сном свежим воздухом. Но то, что хорошо было в дощатом домике пастуха, обернулось странной стороной в глухой тайге: Танька вдруг обостренно поняла, что вокруг — стена леса, над зубчатой стеной светят звезды, и не дай Бог, в любой момент засветятся чьи-то глаза… Девочка побыстрее юркнула обратно в избушку, заперлась на засов, прикрыла вторую дверь, из сеней в саму избушку, обитую старыми тряпками: для тепла.

Теперь ей было хорошо и безопасно, а скоро упрела и каша. Сытая Танька еле добралась до нар — перед глазами все плыла дорога в плотной темной глине, заросшая колея, стволы кедров, темная хвоя, ветки качаются, плывут облака в синем небе… Вот только спать ей пришлось еще на животе, и девочка крепко заснула, обхватив одно одеяло вместо подушки и еле прикрывшись другим: ведь ни в простынях, ни в ночной рубашке Танька вовсе не видела необходимости.

Глава 14. Освоение

Август 1996 года

Потом, много позже, Таньке было и смешно и страшно вспоминать, как начинала жить она в избушке. Смешно, потому что смешно ведь, когда человек ничего не умеет и не знает. Страшно, потому что чем дальше, тем лучше представляла себе Танька, как жестоко могла бы она расплатиться за то, что не знает чего-то и не умеет.

Первое, что поняла Танька — не головой, а древним инстинктом самосохранения — что надо ей как можно быстрее научиться жить в тайге по ее законам и правилам. А пока не научится, лучше сидеть как можно тише и поменьше себя обнаруживать.

Второе, что она поняла — продуктов на полке совсем не так много, как ей сразу показалось. Много — чтобы сожрать все сразу. Мало — если жить здесь долго. Значит, нужно научиться добывать еду в лесу.

Дров тоже оказалось немного, всего несколько раз затопить. Танька носила из лесу хворост, и рубила его перед избушкой. Почему так? А потому что так удобнее — принести сразу целую длинную ветку и нарубить, чем таскать потом поленья на руке. И еще — когда рубишь, начинается сильный шум, а если кто-то все-таки придет на шум — приятнее иметь такую возможность — нырнуть в избушку и там запереться.

Еще труднее было с водой — избушка стояла километра за два от источника, и лезть надо было в неуютный темный распадок между сопками. Танька не сразу поняла, что близость к воде не важна, если избушка используется зимой, когда она по крышу завалена снегом. Летом в избушке никто никогда не жил; наверное, Танька была первой.

Девочка прожила в избушке два дня, спала и ела «от пуза», решала проблемы с водой и дровами. А когда решила, проблемы добычи пищи и понимания происходящего встала перед Танькой во всей своей жестокой обнаженности.

Охотнее всего Танька жила бы в избушке до морозов, пока не придет охотник на промысел. Она ему, охотнику, все что угодно будет делать! Даже служить охотнику тем же, чем этим трем мужикам, приятелям Вальки, ей будет все-таки приятнее. Охотник и один, и все же трезвый… Да похоже, и не будет этот парень, шофер, ее домогаться. Он говорил, у него девушка есть в Тарбагатае…

Становилось грустно, как и всегда, когда приходили на ум нормальные люди и нормальные отношения. Везет же кому-то; кого-то любят, как вот этот парень свою девушку, или как его самого любит мать — сытый, с домашним печеньем, в чистой рубашке…

Еще грустнее было думать, что если Танька не найдет в лесу пищи, через две недели ей придется отсюда уйти. А уходить не хотелось, потому что жить в избушке Таньке очень понравилось. Да, ей все время было страшно. Да, по ночам слушать шум леса, крики филина, непонятные звуки из чащи не было таким уж радостным занятием. Да, Таньку вполне мог бы слопать медведь или волк, затоптать лось или какой-то крупный зверь.