Дикая охота короля Стаха

Оглавление

Я позвал Рыгора, и он затолкал Гарабурду в подземелье без окон под центральной частью здания.

Железная дверь с грохотом закрылась за ним.

Глава шестнадцатая

Огонек свечи маячил где-то далеко за темными стеклами. Когда я поднимал глаза, то видел рядом отражение своего лица с резкими тенями.

Я разбирал бумаги Бермана. Мне все же казалось, что я могу найти в них что-нибудь интересное. Берман был слишком сложен, чтоб жить простой овцой.

И вот я с ведома хозяйки вытащил все бумаги из бюро на стол, переложил сюда же книги, письма, документы и сидел, чихая от пыли, густо покрывавшей эти реликвии.

Интересного, однако, было мало. Попалось письмо от матери Бермана, в котором она просила о помощи, и черновик ответа, где он писал, что на его иждивении находится брат, что брат теперь не мешает матери жить так, как она хочет, а в остальном они — квиты. Это было странно: какой брат, где он сейчас?

Потом я раскопал нечто вроде дневника, где рядом с денежными расходами и довольно умными заметками по белорусской истории я нашел и рассуждения Бермана, наподобие вот этих:

«Северо-западный край как понятие — фикция. Возможно, дело в том, что он кровью и мозгом своим служит идее всего космоса, а не пяти губерний, расплачивается за все и готовит в глубине своей нового Мессию для спасения человеческой породы. Поэтому его участь — страдать. Это, однако, не относится к лучшим его представителям, людям силы, аристократам духа».

— Гляди-ка ты, рыцарь духа, человек силы в драных штанах, — проворчал я.

«Единственная моя любовь — брат. Временами мне кажется, что все остальные люди — лишь карикатуры на него и нужен человек, который переделал бы всех по его подобию. Люди должны быть созданиями тьмы. Тогда в их организмах ярче проявляется все прекрасно-животное, что мы должны сберегать и любить. Разве гений не отличается от идиота лишь фиговым листком, который придумали сами люди. Белорецкий меня раздражает своей заурядностью, и, ей-Богу, для него было бы лучше, если б он быстрее исчез».

И еще одна запись.

«Деньги — эманация человеческой власти над стадом других (к сожалению!). Нужно было бы научиться делать мозговую кастрацию всем, кто недостоин сознательной жизни. А лучшим давать безграничное счастье, потому что такая штука, как справедливость, не предусмотрена самой природой. Это касается и меня. Мне нужен покой, которого здесь больше, где бы то ни было, и деньги, чтоб выносить идею, ради которой я появился на свет, идею великолепной и исключительной несправедливости. И мне кажется, что первой ступенькой могла бы быть победа над тем, к чему стремится мое тело и что, однако, необходимо уничтожить — над хозяйкой Болотных Ялин. Она все равно осуждена слепой судьбой на уничтожение. Проклятие на ней сбывается появлением дикой охоты под стенами дворца. Но она сильнее, чем я думал: до сих пор не лишилась рассудка. Король Стах слаб, и исправить его ошибки суждено мне. И, однако, я ревную ее ко всем молодым людям и особенно к Белорецкому. Вчера стрелял в него и был вынужден ретироваться. Плохо стреляю».

Следующий лист:

«Возможно, если я исполню роль божьей силы, высшего предначертания (бывало же такое с обычными смертными), духи зла покинут эти места и я останусь хозяином. Убеждал Белорецкого, что главная опасность — охота. А какая опасность от призраков! Иное дело Малый Человек!

…Золото, золото! Тысячи панегириков нужно пропеть власти твоей над душами людей. Ты все: пеленка ребенка, купленное тело девушки, дружба, любовь и власть, мозг величайших гениев, даже приличная яма в земле. И ко всему этому я пробьюсь».

Я смял бумаги и до боли сжал пальцы.

— Мерзость!

И вдруг среди груды бумаг моя рука натолкнулась на сложенный вчетверо лист пергамента. Я разложил его на коленях и лишь покачал головой: это был план дворца в Болотных Ялинах, план XVI столетия. И на этом плане было четко обозначено целых четыре слуховых канала в стенах! Четыре! Но они были так скрыты в плафонах, что отыскать их просто невозможно. Между прочим, один из них вел от дворцовых подземелий к комнате возле библиотеки (наверное, чтобы подслушивать разговоры узников), а второй соединял библиотеку, заброшенные комнаты для слуг на первом этаже и… комнату, в которой жила Яновская. Два других остались для меня неизвестными: они выходили в коридор, где были расположены комнаты, моя и Яновской, а их продолжение было старательно затерто.

Негодяй отыскал план в архиве и скрыл его.

В плане оказалось еще кое-что, что-то любопытное. В наружной стене дворца значилась пустота, четко были обозначены узкий проход и три каких-то клетушки. А выход оттуда был намечен как раз за поворотом коридора, где я однажды отрывал доски в заколоченную комнату.

Я ругался, как никогда в жизни. Многих неприятностей можно было бы избежать, если б я тщательно простучал стены, обшитые панелями. Но не поздно было и сейчас. Я схватил свечу, взглянул на часы (половина одиннадцатого) и быстро побежал к своему коридору.

Стучал я, наверное, с полчаса, пока не наткнулся на место, которое ответило на мой стук гулким отзвуком, как будто я стучал в дно бочки. Я искал на панели место, за которое можно было бы зацепиться и оторвать хотя бы часть ее, но напрасно. Потом увидел легкие царапины, оставленные чем-то острым. Поэтому я достал складной нож и начал тыкать им в едва заметные щели между панелями. Довольно скоро мне удалось нащупать лезвием ножа нечто поддающееся. Я нажал сильнее — панель заскрипела и начала медленно поворачиваться, образуя узкую щель. Я посмотрел на обратную сторону панели в том месте, куда тыкал ножом, там была глухая доска, изнутри открыть лаз было невозможно. Я даже спустился было вниз, ступенек на пятнадцать, но дверь за спиной жалобно заскрипела, я помчался вверх и как раз вовремя успел придержать ее ногой, чтоб не захлопнулась. Остаться в какой-то крысиной норе одному, с угрозой просидеть тут до второго пришествия, с огарком свечи было глупостью.