Чудовища были добры ко мне

Оглавление

Главное – живой.

Щеки мерзли. И нос. И кисти рук. Сунул руки за пазуху – чуть с пони не свалился. Уздечку-то как держать? Приспособился: в одной руке уздечка, другая за пазухой греется. Потом наоборот… К счастью, ветер притих, залег в буераках. Этой дорогой, вспомнил Натан, отец меня в город тащил. Словно в другой жизни было. Глаза – здоровый и незрячий – защипало, очертания холмов расплылись кляксами. Неподалеку из-под снега торчали обугленные балки и бревна. За пожарищем возвышался двухэтажный дом. Крыша провалена, двери и окна выбиты, стены – в траурных разводах копоти.

Разоренный госпиталь.

У мальчика застучали зубы. Он едва унял предательскую дрожь. Так и виделось: сугробы начинают шевелиться. Злодей-ветер отдергивает полог вьюжного савана – и из метели встают обгорелые мертвецы. «Ты вернулся, Танни! Мы ждали тебя…» Натан завертел головой, стараясь вовремя заметить опасность. Верхушки сугробов и правда шевелились, текли пушистыми змейками. Мертвецы лежат-полеживают, сказал он себе. А если что, рядом господа маги. И Вульм с мечом. С такими попутчиками бояться нечего.

«Лучше бы меня оставили в гостинице…»

– …Она говорила, – услышал мальчик слова Циклопа, – если камень бросить в воду, камень изменит форму. Обкатается, станет гладким. Если дерево бросить в огонь, оно изменит форму. Станет углем, золой, пеплом; частицей пламени. Если перо отдать урагану, останется голая ость. Что станет с камнем, деревом, пером, если их бросить в наши мысли? В знания, более могучие, чем вода, огонь и ветер? Не изменится ли их природа стократ сильней, чем мы предполагаем?

– Красотка слыла большим оригиналом, – морщась, отвечал Симон. Магу было трудно идти. Правую руку он поддерживал левой, словно нес тяжкий груз; а посох отдал Циклопу. – В какой-то мере она говорила о сути магии. Предмет, помещенный в мою ауру, меняется по моей воле. Давай в другой раз, Циклоп. Сейчас не время для теоретических диспутов…

Выбеленное снегом пепелище осталось позади. Сквозь вьюгу пробился охристый сполох. Почудилось? Нет, снова…

– Эй, парень! Это Янтарный грот?

– Ага…

– В нем всегда так свет мигает?

– Не-а! Когда меня приводили, там темно было. Госпожа Эльза свечи зажгла…

Ему хотелось по нужде. Он терпел: боялся, что Циклоп станет ругаться. «Та-а-н-ни!..» – мальчик вздрогнул, услышав в вое ветра свое имя. Огляделся: нет, никого. Буран морочит… На мосту через ущелье ветер свирепствовал так, что пришлось слезть с пони. Вульм вел Тугодума в поводу, а Натан ковылял рядом, взявшись за гриву. Вниз он старался не смотреть. «Танни! – мерещилось ему. – Стой! Нельзя…» Обледенелый мост уходил в снежную мглу, исчезал в ярящемся вихре. «Та-а-а…» Ступив на скальный уступ, начинавшийся перед входом в грот, мальчик с облегчением выдохнул. Выкусите, сказал он призракам. Зовите, не зовите – вот он я…

Он и под страхом пытки не признался бы, что в зове слышал голос матери. Глупости! Откуда бы мать узнала, где он? Уговор Циклоп выполнил: вчера Вульм отыскал мать Натана и все ей передал. Не последовала же мама тайком за Вульмом к гостинице, а потом к гроту? Терзаясь сомнениями, мальчик заметил, что Вульм с настороженностью охотника – или матерого зверя – глядит назад, через плечо. Неужто и Вульму показалось?

– Очень любопытно!

Пара стервятников – Циклоп и Симон – нависла над низким сугробом.

– Сейчас…

С заметным усилием Симон нагнулся и подобрал торчащую из снега палку, даже не вспомнив о своем посохе, который нес Циклоп. Видно, поганить не хотел. Палка примерзла, но от прикосновения мага ледяная корка зашипела, превращаясь в пар. Без лишних церемоний Симон ткнул палкой в сугроб. В ответ сугроб зашевелился.

Вопль ужаса застрял у Натана в горле.

5.

«Спи, Эльза…» – шептал ветер.

Послушная девочка, она спала. Костер прогорал. В седом пепле рдели багряные отблески. Постепенно гасли и они. Эльза не сразу замечала это. Встать, подкинуть дров – поступок, достойный героя. Да и дрова надо беречь. Соорудив кубло из одеял и лишней одежды, сивилла дремала в нем, как медведица в берлоге. Намотать на себя две пуховые шали; поверх шалей укрыться меховой накидкой, и наконец, кряхтя от усилий, натянуть тулуп, шитый на великана – такое волшебство и мышку превратит в медведя. Низкий поклон сестре-хранительнице: позаботилась, спасла. Пережитое кралось за Эльзой по пятам, и вот – догнало, лишило последних сил. Женщина, которая бежала, карабкалась, упрямо брела в кромешной тьме – исчезла. На смену ей явилась соня, тряпка, чуть живая бессмыслица. Эльза не знала, сколько времени провела в дреме. День? Два? Больше?! Какая разница…

Спи, Эльза…

Снаружи подмораживало. Должно быть, начиналась метель. В световые колодцы заносило рои снежных мух. Они сердито жужжали, бились о стены. Таяли, оплывая вниз синеватыми потеками. Ветер зажимал отверстия в куполе пещеры сильными, ледяными пальцами. Одно, другое, сразу два – так мальчишка играет на бузинной дудочке. Мелодия, полная уныния, гуляла под сводами. Мерзла, вздыхала; фальшивила. В укрытии было теплее, чем на открытом воздухе – добровольной узнице не грозила опасность, закоченев, умереть во сне. Но и согреться в полной мере не получалось. Кожа на лице стянулась, превратившись в маску. Ломило поясницу. Часто приходилось вставать по малой нужде – и, в дремотном отупении, тащиться в дальний угол, за спину каменному дракону. Эльза долго возилась с одеждой: расстегивала пуговицы, развязывала узлы. Присаживалась на корточки, стонала от рези и жжения – получалось не сразу. Застудилась, думала она. Вот беда. Надо… Придумать, что надо, а главное, как это сделать, не удавалось. Облегчившись, сивилла с трудом вставала: затекшие колени отказывались разгибаться. И все начиналось по-новой – пуговицы, узлы, поход обратно, в остывшее кубло… Ей стоило бы поблагодарить сонливость за упадок сил. В обычном состоянии Эльза – чистюля, каких мало – страдала бы от необходимости справлять нужду там, где ешь и спишь. Она страдала и сейчас, но вяло, словно эта неприятность происходила с кем-то другим. В первый раз, когда приспичило, сивилла хотела выйти из пещеры на уступ, но едва представила, что надо зажигать факел, тащиться по узкому ходу, умащиваться на снегу, вздрагивая от наглых поцелуев ветра…