Златокудрая Эльза

Оглавление

– Откроешь ли ты, наконец, прозрачное, хрупкое создание! – снова закричала Берта. – Ха-ха-ха! Златокудрой Эльзой называет тебя старый ворчун, которого я ненавижу. Старик ни за что не хочет быть благочестивым! Пусть он отправляется в ад, а я буду в раю! Златокудрой Эльзой называет он ее потому, что у нее янтарные волосы. Фу, какая мерзкая рыжая лисица! Мои волосы черны, как вороново крыло, я красива, я в тысячу раз красивее тебя. Слышишь ты, обезьяна?

Она замолкла. Волк также прекратил свое царапание у порога. В эту минуту в лесной тишине раздался колокольный звон. Елизавета знала, что это означает. Из развалин Гнадека двинулось погребальное шествие. Бренные останки Лилы покидали дом, о стены которого прекрасная цыганка некогда хотела разбить себе голову.

Берта, казалось, тоже прислушивалась к колокольному звону. Она не шевелилась.

– Звонят! – крикнула она. – Давай, Волк, пойдем в церковь. Пусть она остается там, наверху. Ночью ветер будет рвать ее волосы, а тучи окутают с головы до ног, вороны прилетят и выклюют у нее глаза, потому что она проклята, проклята!

И сразу после этих слов она начала свою песню. Ее ужасный голос раздавался еще громче среди узких сырых стен башни. Берта шумно сбежала вниз и с пением пошла обратно в том же направлении, откуда пришла. Пес ринулся за нею.

Берта ни разу не оглянулась назад, на башню, казалось, забыв, что там наверху стоит предмет ее ненависти. Ее красная юбка еще раз мелькнула в кустах, затем хозяйка исчезла вместе со своим страшным спутником-псом. Постепенно ее пение становилось все тише и тише. До Елизаветы доносился лишь погребальный звон.

Она, облегченно вздохнув, покинула свой оборонительный пост и взялась за ручку двери, но старый, заржавленный замок оставался неподвижным. Елизавета с ужасом заметила, что заевшая щеколда не двигается с места, несмотря на все ее старания. Обессилев, молодая узница поневоле опустила руки.

Что теперь делать? Она со страхом думала о своих родителях, которые, вероятно, уже теперь обеспокоены ее отсутствием, так как она непременно хотела быть на похоронах.

Надежду быть замеченной Елизавета тотчас же оставила. Она знала, что ее слабый крик о помощи останется неуслышанным, потому что башня находилась в самой чаще леса и вблизи нее не пролегало никакой дороги, а кто станет бродить вечером по узкой тропинке, ведущей к зловещей «Башне монахинь»? Несмотря на это, девушка все же попыталась крикнуть, но звук ее голоса лишь спугнул нескольких ворон, которые, каркая, пролетали над ее головой… И вновь наступила полная тишина.

Елизавета в отчаянии ходила по площадке башни и, когда останавливалась возле угла, откуда должен был виднеться Линдгоф, снова пыталась звать на помощь. Наконец, она прекратила эти бесплодные попытки и опустилась на скамейку.

Она не боялась, что ей придется провести здесь всю ночь. Она знала, что ее будут искать в лесу, но пока обнаружат место ее заключения, сколько тревожных часов переживут ее родные.

Эта мысль невыразимо пугала ее и увеличивала отчаяние. Она закрыла лицо руками, и слезы закапали из глаз. Между тем наступали сумерки. На небе взошла молодая луна. В башне начала проявляться жизнь: послышались жалобные стоны, раздались шаги по лестнице, стук в дверь. Девушке стало не по себе. Но это совы и летучие мыши, отправляясь в ночное странствование, тщетно искали обычный выход. В лесу тоже зашуршало и застонало. Из чащи выходили дикие звери. Издали доносились глухие звуки выстрелов, при которых Елизавета всякий раз вздрагивала и прижималась к стене. Это охотились браконьеры.

Помощь не являлась. Очевидно, мысль дочери о том, что родители будут волноваться, была напрасной. Наверное, они думали, что она все еще в замке, и будут до десяти часов ждать ее, так что раньше полуночи нельзя было надеяться на избавление.

Становилось уже слишком прохладно. Елизавета, дрожа от холода, завернулась в легкую накидку и повязала шею носовым платком. Ей пришлось оставить скамейку и походить взад-вперед, чтобы оградить себя от простуды, причем часто перегибаться через перила и смотреть вниз.

Ее ноги все еще подкашивались, когда она вспоминала свирепое преследование Берты. Чем объяснялась ее ярость? Она твердила о чьем-то сердце, которое Елизавета у нее похитила. Не была ли госпожа Фербер права, когда предположила, что Гольфельд играл какую-то роль в странном поведении Берты?

Елизавета устало прислонилась к холодной стене. Другой образ всплыл в ее памяти. Все было кончено, кончено навсегда! Она сама разорвала всяческие отношения с особняком Линдгоф. Она лишила Елену иллюзий, на которых сконцентрировались все ее надежды, она отвергла «великодушное» предложение ненавистного ей Гольфельда и отказалась от щедрости фон Вальде, готового дать ей в приданое часть состояния ослепленной мошенником сестры… Его гордости, должно быть, нанесена болезненная рана. Фон Вальде никогда не простит ее и теперь поспешит уехать, как собирался, в какое-нибудь долгое путешествие за моря, за океаны. Она его никогда не увидит.

Елизавета закрыла лицо руками, и слезы заструились между ее пальцами.

Вдруг, когда она, вытерев лицо, снова посмотрела вниз, ей показалось, что там, где лес примыкает к парку, виднеется красноватый свет. Это, без сомнения, был факел, двигавшийся по узкой дорожке, которая привела Елизавету к «Башне монахинь». Свет внезапно остановился. В эту минуту до слуха несчастной донесся слабый зов. Она с радостью поняла, что приближается помощь, что ее ищут. Она откликнулась, хотя знала, что ее крик не будет услышан. Свет еще минуту оставался неподвижен, затем стал быстро приближаться.