Рубежи

• Предыдущая
• 25/60
• Следующая

— Не-е-т, Петюшк… Чует мое сердечко…

Попрощался со своей косогористой улочкой.

Встал я у ворот родного дома. Стемнело. На Челябской горе еле проглядывался силуэт белой церкви. В избе тети Анюты слышался смех: Петро недавно женился, вот и дурачился с молодой женой. Вдруг до меня донеслось: тук, тук, тук. Неугомонный дядя Миша чинил железную рухлядь. Он давненько уже работал на механическом заводе, а вечерами по привычке уединялся в свой флигелек. Завтра я уже не услышу бессоновского молотка.

Куда судьба занесет меня?

ТРОПОЮ ГРОМА
ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Призванных одновременно со мною из Кыштымского района на срочную службу в Красную Армию набралось сорок человек. Нашу теплушку прицепили к поезду на Челябинск, и застучали колеса. А в ушах еще стоял вокзальный гомон: крики, плач, напутствия провожающих, пиликанье гармошки. В Челябинске в просторном зале пожилой военный произнес речь — напутствие. Затем на сцену поднялся старый большевик с орденом Красного Знамени на лацкане пиджака. Он рассказал, как Красная Армия громила белые банды в гражданскую войну, и призвал нас свято беречь славу отцов и дать сокрушительный отпор врагам, если они посягнут на независимость Родины.

Подали эшелон. Призывники-челябинцы прощались с родными. Играл духовой оркестр. Было грустно.

Ночью эшелон тронулся в путь. Куда? Никто из нас не знал. Миновали Куйбышев, где нас знатно покормили в привокзальной столовой. Промчались мимо Тулы, Смоленска. Дальше был Минск, бывшая пограничная станция Негорелое. Только теперь граница отодвинулась на запад. Замелькали города с мало знакомыми названиями — Барановичи, Слоним, Волковыск…

В Белостоке подали команду приготовиться к выгрузке, но из вагонов не выходить. Ждем. Командиры нервно топчут станционную гальку, переговариваются между собой.

И снова исправно пыхтит паровоз. Всего шестьдесят километров до новой границы. Останавливаемся на станции Шепетово. Это, собственно, разъезд в три колеи, рядом сосновый лес. Жилых построек поблизости не видно. Впрочем, они есть: за кустами спрятался рядок домов. Собираем мешки, чемоданы, сундучки, строимся и плетемся в сосновый лес. Организованности у нас еще нет, да и устали после стольких суток дороги. Мечтаем попасть в казармы-хоромы и на первый случай всласть отоспаться. Забираемся в самую чащу и обнаруживаем убогие землянки. Настроение сразу падает. Ясно, как божий день: жить нам в этих землянках. Везет же людям, которые попали в гарнизоны городов. Там все давным-давно обжито: и казармы, и столовые — и город под боком. А нас привезли в неведомую глушь.

Первым делом повели нас в баню. Но баня — это одно название. Просто большая брезентовая палатка, а в ней чан с горячей водой. Моемся и зубами выбиваем чечетку. Хорошенькое начало! Входим в палатку в своем, гражданском, привычном, а вылетаем оттуда похожие друг на друга — в защитных гимнастерках и галифе. Вместо сапог — ботинки с обмотками. Ботинки приспособили на ногах запросто, а вот с обмотками не знали, что делать. Совали их в карманы. Потом старшина объяснял, как их правильно наматывать. Тоже своего рода искусство.

Наша дивизия — восемьдесят шестая стрелковая имени Президиума Верховного Совета Татарской АССР. Нас зачислили в стрелковый полк, в первый батальон, в саперную роту. Дивизия воевала на Карельском перешейке, побывала в жестоких боях, понесла потери. В ней были Герои Советского Союза, много орденоносцев. Перед нашим прибытием часть старослужащих демобилизовали. Поговорить с ними по душам о войне не пришлось. То, что потом рассказывали с разных трибун, было, конечно, интересно, но без тех подробностей, в которых вся изюминка. Но и эти рассказы нас волновали. Воевала дивизия не когда-то давно, а всего несколько месяцев назад.

Землянки, в которых нас поселили, были сооружены наспех, пропускали воду. А на дворе осень. Дождь лил и лил, как из худого ведра. В землянке сыро и высушиться негде. Спать ложились с содроганием. Солома на нарах отсырела, жиденькие матрасы хоть выжимай. Одеяла днем прятали под нарами, чтоб они не намокали, но тщетно. И там они впитывали влагу, как губки. Ложишься после отбоя в мокреть, закрываешься влажным одеялом, а сверху кладешь шинель. И дрожишь, как цуцик, пока не согреешься. А как согреешься, так и проваливаешься в дремотную бездну — спишь без задних ног. Рано утром подъем, а из сырой теплоты вылезать не хочется. Хоть и сыро, но тепло. А снаружи сыро и холодно. Но вставать надо, никуда тут не денешься. И как тут не вспомнишь маменькин дом, уютную постель, пуховую подушку. Бывало, если чуть прохладно, нагреешь одеяло возле железной печки и сразу укутываешься в него… Но дом далеко…

Поддерживала надежда. Сами строили казарму и столовую. Со стройки не уходили до позднего вечера, забывали про усталость. Командование понимало, что, не устроив быт солдат, не может приступить к боевой подготовке. На строительство были брошены все силы.

Из кыштымской братии составили роту. Народ мастеровой. Мои ровесники на гражданке многому научились, были среди них и плотники, и столяры-краснодеревщики, и кузнецы, и токари, и слесари. Успели в этих профессиях поднатореть. А пилой и топором орудовал каждый. Умели даже распиливать бревна на доски. А какая стройка без досок?

Командир полка, узнав про наших мастеров, специально приехал, чтобы подбодрить и напутствовать: товарищи, на вас смотрит полк, потому что постройка казармы — боевая задача номер один! И кыштымцы старались. На первых порах я тоже орудовал топором — затесывал бревна. Но командир роты, узнав, что я окончил педучилище и успел пообтереться в редакции районной газеты, счел за лучшее поручить мне политическую информацию и выпуск боевых листков.

• Предыдущая
• 25/60
• Следующая