Тихий Океан

Оглавление

Брахманы-зубрилы, пользуясь своим уважением перед учителем, могли замолвить словечко, за того или иного отстающего ученика, и учитель, обычно, смиловался над «грешным».

В каждом классе, наверное, были ученики, которые любили учителя, и те которые его ненавидели. Как правило, любили его те, кто его любви заслуживали, а ненавидели те, кто заслуживал его гнева. Негатив зарождался в невежестве ученика и вечно отражался от «зеркала»- личности учителя, потом от «зеркала» ученика обратно к учителю и так далее до самого выпускного класса.

Дети общались и находили свои места, но Я молчал. Никто ни знал умный ли Я, сильный ли Я, безвольный ли Я. Я был просто молчащим ребёнком, который много думал. На какое место становится мне?

Продолжая молчать, в течение года Я наблюдал за окружающими меня детьми. Делать это было очень удобно, Я был незаметен для всех, парта моя находилась самой последний возле окна. Я приходил утром и уходил в обед. Из-за моей «недееспособности» к доске меня не вызывали, соответственно по имени меня могла знать только учительница. Это было очень удобно. Оставаться луной скрытой облаками.

Однажды, когда Я очень долго переодевался после физкультуры, это было ещё на втором месяце обучения, учительница попросила двух мальчиков из моего класса, посмотреть всё ли у меня в порядке.

Со мной было всё в порядке, у меня просто порвался шнурок. Оба мальчика зашли в раздевалку и очень удивились, что до сих пор не были знакомы со мной - своим одноклассником.

- О, привет, - сказал один из мальчиков. По некоторым детям уже в семь лет можно сказать, кем они станут, имея даже слабое проявление таланта к Искусству. Этот мальчик стал до неприличия богатым человеком, на его руках лежат два трупа, в семьи которых он до сих пор отдаёт десятину своего дохода. Так положено у мусульман, помогать семьям своих братьев.

Я молча кивнул ему, так как был немного озадачен спонтанным образом, всплывшем, где то в тёплом ольховом тумане.

- А как тебя зовут? – немного поразмышляв, спросил другой.

Мне очень не хотелось говорить. Я подумал, что не может случиться, ни чего страшного, если эти два мальчика не узнают моё имя. Поэтому Я просто пожал плечами в ответ. После началась череда вопросов, типа «Ты не знаешь как тебя зовут? Почему? Почему ты молчишь? И как нам тебя звать?», в ответ на все, Я просто пожимал плечами. Мне было всё равно, как меня будут называть, тем более что дома меня по имени редко звали. Мама называла «Сынок, или Сына», а бабушка придумывала обычно разные оригинальные ругательства.

В итоге меня называли, кто как хотел, кто «Вася», кто «Петя», иногда девочки приносили с собой из дома какие-нибудь заграничные имена из сериалов, наподобие «Хосе Игнасио», или «Дон Корлеоне». Кшатрии, пытаясь реализоваться и через этот объект власти, называли меня «Вонючкой» или «Дебилом». Но быть против мне было незачем, опять же я просто молчал и наблюдал.

Когда молчишь, как бы вокруг не было шумно, мир тоже погружается в тишину. Тишина разделяет окружающую информацию на шелуху и зёрна, тогда рождаются мысли. В возрасте семи лет, я один был слушателем своих мыслей, и не мог по настоящему, знать их цену. А мысли были таковы. Я смотрел на детей и не понимал хода их действий, точнее я понимал, что они делают на данный момент, но имеют ли их действия, какой либо смысл в будущем? (Только став взрослым, Я узнал, что для детей не свойственно вообще задумываться о будущем, дети живут только настоящим. Но будучи ребёнком, мне не хотелась задавать свои вопросы ровесникам, и поэтому Я даже и не догадывался о странности направления своего мышления). Я понимал задир-кшатриев, Я знал, что выйдя за стены школы, они будут так же сильны и агрессивны, и встретится ли на их пути человек, или зверь, они смогут обрести над ним волю. Я понимал ударников-вайшь, они выйдут за приделы школы и смогут продолжать заниматься постоянным монотонным трудом. Но Я не мог понять разницы между зубрилами-брахманами и неудачниками-шудрами. Выйдя за приделы школы, какая разница будет между ними? Какая разница между ними в отсутствие учителя? Какая разница между ними в отсутствие людей? Но выходя из класса, после занятия, каждый строго соблюдал свою касту, неся её от учебного дня, к учебному дню, хотя стоило лишь осознать, что за стенами школы - школы нет, как любое понятие своего место могло бы рухнуть. Я понимал, что никто не хочет терять иллюзию власти. Но почему же неудачники-шудры не хотят терять иллюзию беспомощности? Временами меня это очень сильно раздражало. Бывало, Я даже хотел кричать об этом! Но потом вспоминал, что Я молчун.

Иногда во мне просыпалась жалость к неудачникам-шудрам. Не видя разницы между ними и зубрилами-брахманами, за стенами школы Я думал, «Кто виноват в том, что их не любит учитель, ставя им всегда двойки, что над ними издеваются задиры-кшатрии и что с ними не хотят дружить ударники-вайши?».

Сейчас, когда мой опыт и мои знанию позволяют судить о варнах, Я могу сказать, что в древней Индии шудрам не давал жить закон, писанный рукой человека. Но кто мешал детям жить тогда, в первом классе, как хочется им самим?

Ответ на этот вопрос Я узнал гораздо позже, и тогда моё детское сердце, наполненное приторным милосердием, разбавилось половиной доли отвращения. Так впервые Я не осознано обрёл гармонию восприятия людей, которую почти тут же потерял, под натиском новых мыслей и суждений.

***

Отказ от социальной адаптации в классе, привёл меня к учебной неуспеваемости.

Проучившись первый класс, меня отказались переводить во второй. После долгих споров с директором, Маме пришлось перевести меня на домашнее обучение.