Пропавшая

Оглавление

109

Гарольд отпирает еще одну дверь, и мы оказываемся в большой кухне, сияющей стальным оборудованием. Арка открывает вид на веранду, где за столом могут поместиться двенадцать человек.

Джо снова отстал от нас. На этот раз он заглядывает под стулья и стол, ощупывая края поверхностей.

– Вы заметили, что в этом доме что-то не так?

– Что?

– Нет телефонных проводов. Дом даже не подключен.

– Может, они под землей?

– Да, я так и подумал, но в стенах нет розеток.

Я поворачиваюсь к Гарольду:

– Здесь есть телефоны?

Он улыбается:

– А он умен, ваш приятель. Мистер Кузнец не жаловал обычные телефоны. Думаю, он просто им не доверял. У нас всех были такие. – Он вытаскивает из куртки мобильный.

– У всех?

– Ага. У повара, водителя, уборщиц, даже у меня. Думаю, свой мне теперь придется вернуть.

– А как долго он у вас?

– Недолго. Мистер Кузнец постоянно заставлял нас меняться номерами. Я никогда не пользовался очередным номером больше месяца.

У Алексея была настоящая мания, что его телефон прослушают. Он арендовал, наверное, сотни номеров и распределял их между своими рабочими в доме и офисе, постоянно меняя их, передавая кому-то и свой номер, так что становилось почти невозможным отследить его звонки или выследить его по номеру мобильного. Проверять систему, при которой по любому номеру мог звонить любой человек, – все равно что играть в лотерею.

Мой ум цепляется за эту мысль, словно по какой-то причине я знаю, что это важно. Говорят, что у слонов долгая память. Они помнят водоемы, которые не навещали двадцать лет. Моя память немного похожа на их. Иногда она упускает кое-какие мелочи, вроде дней рождений, юбилеев и текстов песен, но дайте мне восемьдесят свидетельских показаний, и я запомню каждую деталь.

И вот что я вспомнил теперь. Когда мы стояли около «Уормвуд-Скрабз», Алексей рассказал мне о том, что у него украли телефон. Это была новейшая модель. Он любит технические новинки.

Внезапно повернувшись, я выхожу на улицу, предоставив Джо возможность попытаться меня догнать. Он идет за мной по дорожке, силясь услышать, что я говорю в трубку.

На звонок отвечает Дэйв, но я не даю ему возможности открыть рот.

– У Алексея несколько месяцев назад украли телефон. Он сказал, что заявил в полицию. Значит, номер был записан.

Я молчу. Дэйв послушно трудится. Я слышу, как он стучит по клавиатуре. А еще мне слышно, как бурлят у меня внутри все жидкие субстанции.

Перейдя дорожку, я ступаю на другую, посыпанную мраморной крошкой, и двигаюсь по ней, огибая розарий. На дальнем конце его, рядом с навесом, стоит известняковая колонна, поддерживающая солнечные часы. У основания маленькая табличка. Надпись гласит: «Семья – это навеки».

Дэйв возвращается.

– Он заявил о пропаже телефона двадцать восьмого августа.

– Хорошо, слушай внимательно. Тебе надо поднять звонки с этого номера. Найди международные разговоры от четырнадцатого августа. Это важно.

– Почему?

У Дэйва нет детей. Он не понимает.

– Потому что отец никогда не забывает о дне рождения ребенка.

39

Березы и вязы стоят по краям дороги, словно нарисованные углем, а облака – белые вздохи на фоне голубого неба. Черный «мицубиси галлант» грохочет и подпрыгивает на неровном асфальте, переезжая куски темного льда в тени.

Наш водитель борется с рулем, явно не обращая внимания на глубокие овраги по обеим сторонам дороги. Два одинаковых «галланта», забрызганные грязью, следуют за нами.

Болотистая равнина вокруг покрыта хрупким слоем льда, ползущим к центру луж и прудов. Вышка нефтеперерабатывающего завода с оранжевым пламенем наверху отражается от маслянистой поверхности.

Справа от трассы, отделенная от нее канавой, проходит железная дорога. За ней громоздятся пятна деревянных построек, больше похожих на поленицы, чем на жилища. С мокрых желобов свисают сосульки, рядом со стенами вздымаются грязные сугробы. Единственный признак жизни – струйки дыма из труб и тощие собаки, роющиеся в помойках.

Внезапно полотно обрывается, и мы въезжаем в одноцветный лес, на дорожку, которая змеится между деревьев. В грязи видны следы колес, тянущиеся в одну сторону. По этой дороге никто не возвращался, а другого пути к дому Алексея нет. Значит, его машина где-то впереди.

Рэйчел не произнесла ни слова с тех пор, как мы прилетели в Москву. Она сидит рядом со мной на заднем сиденье, обхватив себя за талию, словно защищаясь от выбоин.

Наш водитель больше похож на военного, чем на полицейского. Щетина над верхней губой и на щеках такая острая, что кажется, будто ее вырезали скальпелем. Рядом с ним сидит майор Дмитрий Меньшиков, старший следователь из московской милиции. Он встретил нас в Шереметьево и с тех пор поясняет нам все происходящее, словно мы приехали на экскурсию.

За последние двадцать четыре часа мы проследили путь Алексея Кузнеца через всю Восточную Европу. Доехав до Остенде, он провел там ночь и в воскресенье сел на поезд, шедший из Брюсселя в Берлин. Потом ночным поездом отправился в Варшаву и пересек польскую границу ранним утром в понедельник.

Там мы его почти потеряли. Если бы Алексей поехал поездом, то самый близкий путь до Москвы лежал бы через Брест и Минск, но, по словам пограничников, проверивших поезд при въезде на территорию Беларуси, никого похожего на Алексея там не было. Он мог купить в Варшаве машину, но российские власти затрудняют ввоз в страну иномарок, заставляя владельца ожидать разрешения до двух дней. Алексей не мог ждать. У него оставалась возможность пересесть на поезд или автобус, следовавший через Литву и Латвию.