Массажист

Оглавление

Молчание. Вероятно, Баглай размышлял. Глухов не видел его, но чувствовал, как пальцы изменили темп, перейдя от стремительной румбы к плавному вальсу.

Затем послышалось:

– Наверное, старые мастера. Да, старые… У них есть одно достоинство – реализм. Понимаете, Кент и Рерих рисовали так, как виделось персонально им, а я люблю чтоб было как на самом деле. Так, как вижу я. Вот, к примеру…

Он стал описывать пейзаж с деревней на горном склоне, с церквушкой за ручьем, с дорогой, уходящей к перевалу, с двумя вершинами, похожими на рыцарские замки, и панорамой гор – мрачных, диковатых, придавленных тучей, что нависала над ними клубящимся темным пологом. Глухов слушал, прикрыв глаза и стиснув зубы; кровь быстрыми толчками билась в висках, и от того звучавший над ним голос казался надтреснутым, прерывистым, будто мигание стробоскопа.

Бурдон… Возможно, не Бурдон, но, без сомнений, картина, похищенная у Надеждина… С подробным точным описанием… Выходит, видели ее не раз… Снимали, вешали, разглядывали, любовались…

Он не мог ошибиться. В том, что он слышал, звучали не восхищение и трепет зрителя, а более жесткие, властные ноты. Хозяйская речь, подумал он, стараясь не выдать себя ни словом, ни жестом.

Пальцы, плясавшие на его спине, замерли, потом отдернулись.

– Все, Ян Глебович, – произнес Баглай. – Когда теперь придете? Может, в понедельник?

– В понедельник так в понедельник, – откликнулся Глухов.

Глава 16

День выпал не из лучших.

Утром, когда Баглай стоял на крыше и всматривался в розовеющие облака, его внезапно охватило странное предчувствие. Будто за ним наблюдают – без неприязни, без симпатии, но холодно, бесстрастно, изучающе, как человек глядит на муху, которую вот-вот прихлопнет. Казалось, этот взгляд буравит спину, подталкивает к пропасти, повелевает – прыгни! Однако каким-то неведомым чувством Баглай ощущал, что в этот раз прыжок сулит не бесконечное блаженное падение, но быстрый недолгий полет и сокрушительный удар. Будто чья-то чужая воля портила привычную игру, вмешавшись в нее непрошенным и нежеланным партнером.

Он старался не глядеть вниз, на деревья и темную, еще влажноватую землю, на аллеи парка, посыпанные гравием, на ненавистных собачников и их питомцев, которые скалили зубы, скулили, рычали и рвались с поводков. Он смотрел на небо, стараясь представить, что поднимается к облакам и парит среди них, невесомый и легкий, словно пушинка.

Но это не помогало. Чужой взгляд подталкивал к бездне, к падению, к небытию…

Баглай досадливо поморщился и отступил от края крыши. Потом спустился вниз и сделал то, что делал по утрам лишь в редких случаях: отпер дверь своей второй квартиры, вошел, уселся у круглого столика в стиле ампир и просидел так с четверть часа, разглядывая нефритовую вазу, синий персидский ковер с голубыми узорами, клинки, тарелки, статуэтки и картины – с венецианской лагуной, с рекой и мельницей, с развалинами греческого храма и с панорамой гор – возможно, Альп, возможно, Апеннин.

Сегодня этот пейзаж действовал на Баглая с особой успокоительной силой. Было приятно сознавать, что горы – а главное, пропасти на полотне – подвластны ему во всем, что он их владыка и повелитель и может уничтожить их, изрезать в клочья, снять со стенки или повесить вновь. С чувством мстительного торжества он разглядывал картину – россыпь каменных домиков у подножья горы, тонувших в оливковой зелени, горбатый мостик над ручьем и церковь, от которой тянулась дорога к перевалу. Зеленый тон переходил в коричневый, бурый и серый; две вершины, что стерегли перевал, казались почти черными, похожими на руины древних цитаделей, а над ними раскинулось грозовое небо, тоже темное и будто придавившее горы, дорогу и дома своей неимоверной тяжестью.

Мрачный пейзаж, зато исполненный величия и мощи, подумал Баглай, поднялся, тщательно запер дверь и приступил к гимнастике и завтраку. Ощущение чужого холодного взгляда уже не преследовало его.

Впрочем, сей феномен относился к явлениям загадочным, непостижимым, но не опасным, а вот на работе Баглая ждали вполне реальные неприятности. Едва он успел переодеться, как в кабинет просунулся Макс Арнольдович и, окинув быстрым взглядом стол под свежей простыней, еще не включенный магнитофон и баночки с мазями и маслами, проинформировал, что вызывает шеф. Не одного Баглая; вместе с ним на четвертый этаж отправились экстрасенс Рюмин и все массажисты, включая Лидочку Сторожеву. Лоер конвоировал их с непроницаемой физиономией, словно бригаду зэков, отправленных на лесоповал. Прочие сотрудники «Дианы», не исключая «скифов»-охранников, косились на это шествие в немом изумлении и, вероятно, гадали, поставят ли массажистов к стенке, сбросят ли в бассейн или сожгут под кварцевыми лампами в солярии. Вика Лесневская, выглянув из процедурной, сделала большие глаза, выскочила в коридор, пристроилась рядом с Баглаем и дернула его за рукав:

– Куда ведут, желанный мой?

– К Мослу, – хмуро сообщил Баглай, а Римм, протирая очки, добавил:

– Мослы полировать. Чтоб меньше желалось, лучше работалось.

Лоер повернул голову и, окатив экстрасенса ледяным взором, процедил:

– Доктор Лесневская, прошу вернуться на место. Если не ошибаюсь, прием у вас начнется через двадцать пять минут.

– Ой, надо же! А я музыку не включила и не стряхнула пыль с ушей! – Состроив озабоченную гримаску, Вика ринулась к процедурной.

Они поднялись по лестнице на четвертый этаж, проплыв сквозь ароматное облако, что просочилось из косметического салона, затем миновали бухгалтерию, ординаторскую, комнату отдыха охраны и, под водительством Лоера, вошли в директорский кабинет. Баглаю приходилось здесь бывать – тогда, когда Мосолов давал инструкции по части избранных клиентов; они, подобно старикам, являлись его особой специализацией. Комната была просторной, тихой, выходившей окнами во двор, обставленной канадской мебелью; светлый клен красиво сочетался с золотистыми шторами, большим бледно-песочным ковром и бронзой массивной люстры – разлапистой, восьмирожковой, исполненной под старину. Взглянув на нее, Баглай, как обычно, презрительно сморщился. Хлам, новодел, туфта!