Ангел западного окна

• Предыдущая
• 156/173
• Следующая

Стр. 399. …с видом Хадира, вечного скитальца… — Хадир (ал-Хадир, Ал-Хидр) — в мусульманской мифологии персонаж, вобравший в себя черты разных мифологических персонажей доисламского Ближнего Востока. В Коране не упоминается, но комментаторы отождествляют его с «рабом Аллаха» — действующим лицом коранического рассказа о путешествии Мусы (18:59—81). Кораническая легенда восходит к древним эпическим циклам о поисках «живой воды» и об испытании веры. Согласно мусульманской традиции, главным качеством Хадира является бессмертие, вместе с тем в мусульманских странах почитается несколько «могил» бессмертного Хадира. Предание говорит, что его дом находится на краю света, там, где сходятся два океана — земной и небесный. Хадир считается наставником и советником многих пророков, в том числе и Мухаммеда. Имя Хадира (букв, «зелёный») указывает на его связь с растительным миром и морской стихией. Мусульмане считают Хадира покровителем путешествующих по морю. В Индии под именем ходжа Хидр он почитается как дух речных вод и колодцев. Суфии говорят, что Хадир может спасти человека от наводнения и от пожара, от королей и от демонов, от змей и от скорпионов.

Стр. 403. Наш полоумный Уголино… — Уголино — глава рода Герардеска, сыгравшего заметную роль в истории Тоскании XIII в. Графу Уголино, предательски перешедшему на сторону гвельфов, хитростью, коварством и многолетними интригами удалось овладеть Пизой, главным оплотом гибеллинов в Италии. Равно ненавидимый обеими враждующими партиями, Уголино совершил столько злодеяний, что против него в 1288 г. организовали заговор. Он был схвачен и заточен в башню Гваланди, прозванную с тех пор Torre delta fame — Башня голода. Обреченный на голодную смерть — ключ от башни бросили в реку Арно, — узник сошел с ума… В своей «Божественной комедии» Данте упоминает о бесславном конце Уголино.

Стр. 436. Дольше и ярче, чем обычно, светило солнце… уж не остановил ли я его, как Иисус Новин? — Иисус Навин, глава израильтян после смерти Моисея, в битве при Гаваоне приказал солнцу: «Стой, солнце, над Гаваоном, и луна, над долиною Аиалонскою! И остановилось солнце; и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим» (Книга Иисуса Навина, 10:12, 13).

Е. Головин
ЛЕКСИКОН

Роман «Ангел Западного окна» встретил у критиков конца двадцатых годов очень прохладный приём. Литературоведы ругали его за расплывчатость замысла и композиции, за нарушение художественного баланса, вызванное изобилием оккультных догм и реминисценций, а приверженцы традиции упрекали в мифологическом синкретизме и в слишком вольной интерпретации эзотерических доктрин. Эрик Левантов — автор статьи, посвященной столетию со дня рождения Густава Майринка, — писал о резком падении популярности создателя «Голема» после публикации «Ангела». «Читатели обманулись в своих ожиданиях: вместо блестящих сарказмов, увлекательных, похождений, виртуозных языковых инвенций они встретились с прозой серьёзной и даже дидактичной, которая смутно и неприятно напоминала о студенческих годах, о Теодоре Гиппеле и Ахиме фон Арниме» (Welt und Wort, 1968, № 36).

Мы вовсе не собираемся «восстанавливать историческую справедливость» и доказывать несомненное для нас величие Густава Майринка. Ну, допустим, поставят ему памятник, что тогда? Как заметил Роберт Музиль, «…памятник — это камень, который вешают на шею какому-либо деятелю, дабы вернее утопить его в реке забвения». Мы также не хотим рассматривать Майринка в контексте современной ему литературы: во-первых, имена Верфеля, Эдшмидта, Фридлендера, Вестенхофа, то есть писателей, которые разрабатывали сравнительно сходные сюжеты, ничего особенного не скажут русскому читателю, а во-вторых, что самое главное, творческое сообщение Майринка носит принципиально вневременной характер и адресовано людям, обладающим довольно-таки специфическим взглядом на мир.

Тем не менее авангардные тенденции начала века не были ему чужды, что сказалось в изощренной архитектонике романа, в сложном построении метафоры, в свободном перемещении витального акцента. Последнее обусловлено децентрализацией физического и психологического космоса, новой трактовкой перспективы и субъективности. Человек перестал быть средоточием Вселенной и постепенно превратился в объект среди объектов. Витальный акцент — выражение Марселя Пруста — переместился с человека целостного на человека, увиденного как частность, эпизод, жест, оттенок. По своеобразному закону эстетической справедливости все элементы пространственного и временного пейзажа получили равные права. Характеристики человека и вещи изменились: их значимость стала определяться не прагматической иерархией или местом и временем присутствия, но энергетизмом, ассоциативным полем, вероятностным сложным смыслом их загадочной экзистенции. При этом разгадка человека или вещи уже не самоцель, но лишь предварение иной загадки. Эстетическая децентрализация приводит к тому, что «смысл» теряет свою статическую ценность, обретая витально акцентированную текучесть и функциональность. Если во вселенной Лоренца и Эйнштейна картина мироздания во многом зависит от позиции наблюдателя, то эстетика авангарда ставит под сомнение легитимность наблюдателя. Как может барон Мюллер — «я» романа «Ангел Западного окна» — оценивать ситуации или людей, если он сам отражение или пролонгация неведомого Джона Ди?

Интенсивность отражений, резонансов, соответствий, сообщений определяет функциональную значимость объектов, как бы они ни назывались: карбункул, Джон Ди, угольный кристалл; Елизавета, наконечник копья, Липотин и т. д. Они контактируют, кружатся, сплетаются, уничтожаются в напряженности чисто условных хронологических линий — шестнадцатое столетие, двадцатое столетие, они сгущают живое время до судорожной секунды или распыляют его в чёрное безвременье столетий. Игрой своих неожиданных симпатий и антипатий они нарушают и без того зыбкую геометрию романа или всполохами пламени взрывают установленный зелёный фон. Как всё это интерпретировать и в какую сеть меридианов и параллелей уловить эту бешеную стихию? Роман можно разделить на двенадцать частей по числу граней карбункула — додекаэдра, на три части согласно разбивке нессера (термин геральдики, обозначающий чистое поле щита, без орнамента), на семьдесят две — число корней каббалистического арбора (древо сефиротов). Можно провести зеркальные меридианы, отражающие эту и «другую» стороны мира, Джона Ди и барона Мюллера, Липотина и Маске. Но в данном случае мы хотим ограничиться материалом по истории и по алхимии, который в той или иной форме наличествует в книге. Происхождение «имени ангела» можно установить почти наверняка. Иоганн Тритемиус — знаменитый учитель Агриппы Неттесгеймского — дал в своей работе имена ангелов всех четырех врат. Имя «ангела западных врат» — Иль — Астер (Frithemius J. Steganografia, I, гл. 15). Мифо-географические координаты аналогичны некоторым кельтским и скандинавским схемам. В известном эпосе «Сэр Говэн и зелёный рыцарь», относящемся к циклу «романов круглого стола», герой уходит на Запад, дабы победить монстра — зелёного рыцаря смерти. Запад — страна смерти, из которой ещё возможно вернуться, юг — область абсолютной смерти, север — полюс «живой жизни». У классиков алхимической литературы часто упоминаются похожие ориентиры. Например, в «Беседе отшельника Мориена с королем Халидом»: «Сын мой, мы рождены у подножия горы: внизу пропасть бездонная, слева тлетворная зелёная мгла, справа — шелестящие изумрудные луга. Если хочешь победить смерть, не страшись трудного восхождения, не отрывай глаз от сияния горного кристалла на вершине, ибо кристалл этот — зрелый алмаз господнего милосердия». (Ludenfalk, S. H. Die himmlische und hermetische Perle, 1742, стр. 83). Таких примеров можно привести много, хотя и без них понятно, что роман, помимо всего прочего, — результат герметических штудий автора.

• Предыдущая
• 156/173
• Следующая