Найди свое счастье

Оглавление

— Кэтти, пожалуйста…

Дочь выбежала в коридор и бросилась вверх по ступенькам. Через мгновение Дорис услышала, как захлопнулась дверь детской спальни, и устало опустилась на пол. И это только начало, всхлипнула она. Все будет еще хуже.

Что она натворила? Да поможет ей Бог.

XI

Тед нервно мерил шагами свою квартиру. Он не помнил, чтобы еще когда-нибудь был так взбешен и потрясен, как сейчас. Даже тогда, когда отчим ударил его в первый раз, когда впервые побил и Джуди. И в тот раз на кухне у Дорис, когда она кричала сквозь слезы, что любит Грега и собирается за него замуж. И когда держал тело Грега, раздавленное бетоном.

Проклятая Дорис.

Она не имела права.

Ее тайна не принадлежала ей одной. Будь она неладна. Он имел право знать, что стал отцом, видеть свою малютку-дочь, наблюдать, как она растет, любить ее, быть рядом с ней. Он имел полное право, черт побери… а Дорис лишила его этого права.

Потому что боялась признаться своей семье в том, что спала с другим мужчиной, не с Грегом.

Потому что хотела избежать стыда, связанного с признанием, что была уже беременна до того, как легла на брачное ложе.

Стыдилась взять на себя ответственность за то, что натворила.

Не решалась отказаться от удобного положения вдовы Грега.

Не смела нарушить устоявшейся дружбы семей Джеймсонов и Тейлоров.

Не хотела, чтобы он стал отцом ее дочери.

Этот последний довод вызывал самую невыносимую боль. Она предпочла мертвого героя живому, дышащему, реальному отцу. Она поверила, что Грег, который даже не подозревал о скором рождении Кэт и мог бы возненавидеть прижитую дочь, был бы лучшим отцом, чем настоящий родитель.

Даже мертвый, Грег все еще наносил ему поражение. Даже живого она считала его, Теда, недостойным собственной дочери.

Не находя покоя, Тед прошел в спальню, переоделся в шорты, майку и кроссовки. Нелепо бегать в полной темноте, глупо носиться без нужды ночью и в дождь, но нужно же чем-то отвлечь себя. Если он останется дома, не избавиться от взвинчивающей энергии протеста против несправедливости, гнев и боль просто убьют его.

Сунув ключ в карман, он вышел в беззвездное хмурое небо и повернул в сторону, противоположную дому Дорис. За последние несколько недель он забыл, что можно бегать и по улицам, не проходящим мимо милого сердцу коттеджа. Сейчас он уже сомневался, что когда-либо захочет приблизиться к нему снова… разве что ради Кэт.

Только ради своей дочери.

Моросивший слегка холодный дождь набирал силу и промочил легкую одежду насквозь, но не заставил искать тепла и покоя, уюта и ласки. Ему не дана эта радость. Бежал он ровно, даже не пытаясь миновать лужи, забыв, что надел новые кроссовки и их кожа уже не будет прежней после такой пробежки. Ничто уже не будет таким, как прежде, после сегодняшней ночи, так чего беспокоиться о каких-то кроссовках.

Ничто не станет таким, как хотелось бы.

Ничто.

У него есть дочь. Дочь. Милая Кэт с темными глазами и очаровательной мордашкой, с трогательной хитренькой улыбкой и детской непосредственностью: "я-уже-взрослая", "я-еще-маленькая". Ему бы быть взволнованным, изумленным, вне себя от радости, и в глубине души он таким себя и чувствовал.

Но его дочь, его маленькая девочка называла папой другого мужчину, любила магического и мифического героя-отца, образ которого создан в детском воображении матерью и двумя семьями. Он, Тед, ей тоже нравился, даже больше, чем можно было бы ожидать, но реальный родитель вправе рассчитывать на ни с чем не сравнимую любовь.

Что бы там ни думала Дорис, он заслуживает большего.

Ничто уже не будет таким, как прежде. Не только между Кэт и Тейлорами, но и, вероятно, между ней и Джеймсонами. Бог свидетель, Элиза Джеймсон уже питала сильную неприязнь к нему, воспринимая как угрозу статусу вдовы героя. Когда же эта бабка, мать и теща узнает правду, то просто возненавидит новоявленного зятька. Ему-то на это наплевать, коль скоро она не переменит своего отношения к внучке только потому, что она дочь не Грега, а его.

Изменятся и отношения между Дорис и Тейлорами, между нею и ее родителями. Они тоже будут в гневе от обмана, им будет больно и стыдно за возмутительную ложь.

Ничто уже не будет таким, как прежде, между Дорис и ним.

Он не сможет разлюбить ее, черт побери. Если бы смог, то перестал бы любить сейчас же. Он бы стер из своей памяти светлое воспоминание о ней, а из души — всякое доброе чувство. Перестал бы хотеть ее, нуждаться в ней, думать о ней. Забыл бы странное выражение на ее лице в кухне, эту смесь страха, дурного предчувствия и одновременно облегчения, как если бы она знала, что ей будет больно, но что эта боль будет легче, чем страх. Не стал бы помнить ее слезы и муку в голосе, когда она оправдывалась перед ним, а он хотел заключить ее в объятия, высушить ее слезы и заверить, что все будет хорошо.

Смахивая капли с лица, ночной бегун язвительно усмехался. Он разгневался на женщину за ложь и одновременно испытывал искушение солгать самому себе. Не будет все хорошо. Просто они найдут такие отношения, которые позволят им жить и дальше — ради Кэт.

Так что же будет дальше? Не сегодня-завтра она все скажет дочери. Дай мне немного времени, попросила она. А сколько же его понадобится, чтобы открыть всем правду — дни, месяцы, годы? Она не сделала этого за прошедшие десять лет. Ни в последние четыре недели.

Не может он больше ждать, оставаясь в стороне, пока Дорис соберется с духом, пока Кэт вырастет, повзрослеет и мать посчитает, что пришло время сознаться. Не станет он разыгрывать роль старого друга отца девочки, будучи — черт побери! — ее отцом.