Проводник смерти

Оглавление

Это была настолько мирная картина, что Муха окончательно укрепился в решении обмануть Кабана и Вареного. Он понимал, что от такого решения за версту попахивает самоубийством, но попробовать стоило — убийство нравилось ему еще меньше.

Он шагнул вперед и замер, потому что половица под ногой предательски скрипнула. Клиент продолжал барабанить по клавишам, как заяц по пню похоже, он настолько увлекся работой, что весь мир для него перестал существовать, сузившись до размеров листа писчей бумаги.

Муха покачал головой и сделал еще один осторожный шаг по направлению к письменному столу, и проклятая половица снова взвизгнула, как недорезанная свинья. Клиент перестал печатать, и Муха замер, обливаясь холодным потом. В голове молнией сверкнула мысль, что сейчас самое время начинать действовать: говорить или бить, безразлично, но действовать, пока не стало поздно.

Сидевший за столом человек перестал печатать и энергично почесал за ухом. Муха выпучил глаза от удивления: похоже, тот действительно ничего не слышал. Может быть, он глухой? Какой интерес Вареному убивать глухого, да еще таким необычным способом?

— Так, — сказал клиент, и Муха вздрогнул от звука его голоса, — что тут у нас?

Его рука опустилась на стол, а в следующее мгновение в ней вдруг словно по волшебству возник показавшийся Мухе громадным черный пистолет. Волосатый узкоплечий интеллигент, оказавшийся на поверку не таким уж хлюпиком, резко вскочил, с грохотом опрокинув стул, стремительно обернулся и выстрелил. Муха увидел бледную вспышку выстрела, услышал знакомый с давних пор резкий хлопок, от которого на мгновение заложило уши, и понял, что через мгновение будет мертв.

Между ним и пистолетом было не более двух метров, а судя по размерам этой чертовой пушки, дырка должна получиться изрядная. «Что ж, поделом мне, — мелькнуло в готовом погрузиться во мрак сознании. — Как в Библии: око за око, зуб за зуб…»

Тело, однако, имело на сей счет свое собственное мнение. Тело хотело жить и, чтобы уцелеть, самостоятельно включило выработанные в незапамятные времена спасительные рефлексы. Муха резко подался в сторону, уходя с линии огня, и почувствовал, как что-то хлестнуло его по щеке, словно он бежал по лесу и не успел уклониться от свисающей ветки Будь Кареев профессионалом или имей он хотя бы минимальный опыт обращения с пистолетом, никакие рефлексы не спасли бы убийцу. Но Кареев был тем, кем был, и направленный Мухе в живот пистолет в момент выстрела подпрыгнул, как живой, высоко задрав ствол.

Пуля, которая должна была продырявить незваного гостя насквозь, лишь оцарапала ему щеку, а в следующее мгновение тяжелая фомка описала в воздухе стремительную дугу и с отчетливым хрустом опустилась на левый висок журналиста Кареева. Кареев выронил пистолет и молча повалился на вытертый, давно нуждавшийся в чистке ковер, устилавший пол. Он слабо шевельнулся, и Муха, все еще пребывавший в отключенном состоянии и видевший перед собой не узкоплечего журналиста, а бородатого душмана, чуть не пристрелившего его из-за угла в узкой, накаленной солнцем пыльной траншее, снова взмахнул фомкой. В отличие от Кареева, он прекрасно владел своим телом и не забыл, как следует вести себя во время рукопашного боя, так что фомка с точностью опустилась на то же место, куда пришелся первый удар. Муха ударил еще дважды и остановился только тогда, когда левая половина головы убитого журналиста потеряла форму, превратившись в размягченную кровавую массу.

Муха пришел в себя и выпрямился. Фомка с глухим звоном выпала из ослабевших пальцев. Убийца провел рукой в перчатке по лицу, оставив на нем кровавые полосы, не отрывая взгляда от того, что лежало у его ног. Он выполнил задание и остался в живых, обманув судьбу, которая там, в прихожей, подала ему знак.

«К черту, — подумал Муха, глядя на изуродованный труп, вокруг которого росла кровавая лужа. — Я не виноват. Я хотел с ним договориться, а он выстрелил в меня. Мне просто повезло, что я успел увернуться, иначе сейчас здесь лежал бы я, а не он. Он сам выбрал себе судьбу. Я просто хотел с ним договориться. Пусть пеняет на себя, волосатик хренов. Надо же, до чего додумался: стрелять в людей! Писатель сраный…»

Не соображая, что делает, он перешагнул через труп и подошел к письменному столу. Настольная лампа ярко освещала заправленный в машинку лист бумаги. Последние две или три строчки представляли собой бессмысленный частокол букв, и Муха бросил на труп полный ненависти взгляд через плечо: оказывается, этот гад отлично его слышал и готовился выстрелить, делая вид, что продолжает работать. Вот тебе и хлюпик!

Он машинально прочел все, что было написано на заправленном в машинку листке, и удивленно поднял брови: это было, черт подери, интересно. Похоже, что ему удалось выяснить причину, по которой Вареный заимел зуб на этого парня. То, что печатал здесь этот тип, было похлеще динамита, и осененный внезапной идеей Муха торопливо выдернул из-под валика исписанный лист. Поискав вокруг машинки, он сразу наткнулся на другие, уже готовые листы. Читать их не было времени, и он торопливо затолкал эту груду бумаги за пазуху, немилосердно сминая и комкая шуршащие страницы.

Испорченные черновики валялись по всему полу, и Муха подумал, что Кабану, если он сюда явится, вполне хватит и этого.

В пепельнице слева от машинки дымился забытый окурок. Муха взял его и добил в три глубоких затяжки.

Когда огонек добрался до фильтра, убийца с силой ввинтил окурок в переполненную пепельницу. То обстоятельство, что он докурил сигарету, которую минуту назад держал в зубах покойник, оставило его совершенно равнодушным. Тонкий слой окалины, наросший на душе за годы мирной жизни, осыпался и исчез, обнажив стальную сердцевину. Муха снова стал солдатом, который мог с шутками и прибаутками вскрывать консервные банки тем самым штык-ножом, которым пять минут назад зарезал человека, наспех вытерев лезвие о штанину убитого. В его левой руке все еще был зажат пистолет, а за пазухой лежало оружие пострашнее всего арсенала, которым располагала банда Вареного. Муха не собирался затевать войну с Вареным, но считал, что такой козырь ему не помешает.