|
Оценить:
|
Чекисты рассказывают. Книга 5-я
6
Он проснулся лишь тогда, когда чья-то сильная волевая рука вытащила его из котла. Колька задрожал от холода и страха. Рядом с ним тоже дрожали и тоже от холода и страха его сверстники. Дико озираясь, сопя простуженными носами, они ждали удобного момента, чтобы, улюлюкая и свистя, разлететься по подворотням.
Но разбежаться не удалось. Чекисты доставили очередной «улов» на Лубянку. Колька оказался в маленьком кабинете. На стене висел телефон и фотография мальчика в деревянной простенькой рамочке. Поодаль от стола — ширма, за ней железная солдатская кровать. «Живут же люди!» — с завистью подумал Колька.
Испуганно озираясь по сторонам, он не сразу заметил, как в кабинет стремительно вошел высокий человек в длинной, почти до пят, красноармейской шинели. Приблизившись к Кольке вплотную, он воздел руки на костлявые Колькины плечи и пристально посмотрел ему прямо в глаза. Взгляд был такой долгий и теплый, что Колька почувствовал себя завороженным.
— Хочешь обратно в Самару? — мягко спросил человек.
— Хочу, — буркнул Колька.
— А хочешь учиться?
Человек обвел озабоченным взглядом оборвышей, обреченно стоявших перед ним, как бы давая понять, что вопрос относится не только к Кольке Дубинину, но и ко всем.
Колька, насупившись, молчал. Молчала и остальная братва. Слово «учиться» было незнакомым, даже чуждым, внушающим смутное опасение.
— Молчание — знак согласия, — весело сказал незнакомец и распорядился немедленно вымыть беспризорников в бане, одеть их и накормить.
Колька не знал, что с ним говорил сам Феликс Дзержинский. Он многого не знал тогда, Колька Дубинин, очень многого...
Не знал и тех строк, которые Дзержинский писал в письме своей сестре Альдоне еще в 1902 году:
...«Не знаю, почему я люблю детей так, как никого другого... Часто-часто мне кажется, что даже мать не любит детей так горячо, как я».
Не мог знать Колька и о том, как еще до революции, идя на нелегальное собрание, Дзержинский остановился возле играющих у дома детей. Его спутница позже выговорила ему за то, что, нарушая конспирацию, он подвергает себя опасности. Дзержинский ответил:
— Да, из-за детей я могу погибнуть...
Не знал Колька Дубинин и о том, что Феликс Эдмундович как-то не выдержал и пооткровенничал с Анатолием Васильевичем Луначарским: «Если доверят, пойду в Наркомпрос...» А позже, уже будучи председателем ВЧК, сказал Луначарскому: «Я хочу бросить некоторую часть моих личных сил, а главное, сил ВЧК на борьбу с детской беспризорностью... Плоды революции — не нам, а им!»
С легкой руки Дзержинского Колька Дубинин попал в детдом, потом стал бойцом ЧОНа, вступил в комсомол, пошел учиться...
Сейчас он — Николай Иванович Дубинин — ученый с мировым именем, крупнейший специалист в области генетики, академик, лауреат Ленинской премии...
Ныне Никольская улица носит гордое название — улица 25-го Октября. Именно по ней в далеком уже девятнадцатом шли с Большой Лубянки чекисты, чтобы выполнить приказ Дзержинского.
ТОСТ
Дзержинский долго не соглашался принять предложение Артузова. Но тот, как искусный дипломат, то терпеливо и ненавязчиво, то горячо и азартно убеждал Дзержинского побывать на встрече друзей.
— Это исключительно важно и крайне необходимо! — говорил Артур Христианович. — Когда еще будет такой прекрасный повод? Нашей ВЧК — пять лет. Целых пять лет! Просто не верится! Они пронеслись как ураган, эти грозные годы! Декабрь семнадцатого уже ушел в историю. На сорок четвертый день революции вы пришли на Гороховую с декретом о создании ВЧК. Разве не время рассказать об этом? Пусть все душой почувствуют, какой путь мы прошли. Сколько побед и сколько потерь! Клянусь, ваши друзья не простят вам, если вы не придете! Будут только те, кого вы хорошо знаете, с кем вы работали все эти пять незабываемых лет.
— Я и не подозревал, товарищ Артузов, что вы, обычно такой молчаливый и сдержанный человек, можете быть таким яростным агитатором, — мягко улыбнулся Дзержинский. — Я приду. Но пусть на меня не обижаются товарищи, я смогу пробыть с ними не более получаса.
— Полчаса — это прекрасно, — вскочил со стула Артузов. — Это целая вечность!
— В сущности, вечность состоит из часов, — снова улыбнулся Дзержинский.
Феликс Эдмундович сдержал обещание. Его приход на дружескую встречу чекистов вызвал радостные улыбки. Дзержинский обменялся крепкими рукопожатиями со своими сподвижниками и скромно уселся на краешке стола, наотрез отказавшись занять центральное место.
За незатейливым ужином чекисты разговорились. Вспоминали боевую юность, схватки с анархистами, савинковцами и «левыми» эсерами, вспоминали только что отгремевшую гражданскую войну.
Артузов предложил каждому рассказать самый интересный эпизод из своей жизни или произнести речь на необычную тему.
Подошла очередь Дзержинского. Он сидел, подперев длинными тонкими пальцами бледные ввалившиеся щеки, как бы обдумывая свое выступление. И тут Артузов, пребывавший в самом веселом расположении духа по той причине, что смог выполнить поручение друзей и затащить Дзержинского на этот вечер, неожиданно выпалил:
— Феликс Эдмундович, мы предлагаем вам выступить на вечную тему.
— Какую же? — насторожился Дзержинский.
— О любви! — продолжал Артузов. — Понимаете, о любви к женщине! Все говорили о войне, о борьбе, о мужестве. О страданиях, о смерти, о ненависти. Довольно! Феликс Эдмундович, скажите о любви!
