Не нужно слов

Оглавление

8

Театр был темным и тихим. Только эхо шагов Кэтрин говорило о великолепной акустике. Правда, тишина временами нарушалась рабочими, электриками – тем множеством людей за сценой, которые все вместе составляют неотъемлемую часть театра. Голоса людей смешивались со стуком по дереву и металлу. Они гулко раздавались в пустоте, как и шаги Кэтрин. Рабочий шум всегда нравился ей и радовал ее. Но она любила и тишину пустого театра, по которому обожала бродить задолго до репетиций, задолго до того, как открывались главные двери и появлялись представители прессы с их постоянными назойливыми вопросами.

Сейчас у певицы не было желания общаться с прессой. Она уже рассказала журналистам с полдюжины историй о себе и Фредерике, поделилась размышлениями о взаимном сотрудничестве в работе над фильмом и о том, что их отношения стали чисто деловыми. Однако старые фотографии все еще перепечатывались, старые вопросы задавались снова и снова. Каждый раз это был удар по больному месту.

Дважды в неделю Кэтрин посещала клинику и вела серьезные разговоры с доктором Хейбером. Доктор сопровождал ее в палату матери. Хотя это было глупо, но Кэтрин снова поверила обещаниям матери, слезливым клятвам и стала надеяться на возможность ее выздоровления.

Обычно во время напряженной подготовки к гастролям ей приходилось мобилизовывать всю свою энергию, но сейчас она чувствовала себя эмоционально сломленной и только благословляла свой стойкий характер, помогающий ей выдерживать напряжение последних дней.

Поднявшись на сцену пустого театра, Кэтрин повернулась лицом к воображаемой аудитории. Ряды в зале уходили назад, подобно волнам во время отлива. Но она знала, как плыть по этим волнам, знала с первого своего концерта. Она от природы была исполнительницей так же, как ей был дан от природы поставленный голос, она ведь не училась пению. Но она оказалась и одаренным поэтом, и композитором, – такая вот богатая талантами натура!

Сейчас ей вспомнились слова одной старой песни, и мелодия, уже почти забытая, снова зазвучала в ее душе. Но она не торопилась сесть за рояль. Память – опасная вещь, она причиняет боль. Но ей нужно было доказать себе, что прошедшие годы сгладили остроту обиды. Она начала с того, что потихоньку стала напевать. Ее голос постепенно окреп, он был слышен уже в самых дальних уголках театра.

К любви приливам и отливамДолжны мы мудро привыкатьИ верить – жарких чувств порывыВернутся вскоре к нам опять.Пусть сердце – маленький кораблик –По ветру парус развернет,Волне поверит своенравнойИ в море верный путь найдет...

Слишком сентиментально? Когда Кэтрин сочиняла песню, она не думала так. Сейчас она пела то, чего не исполняла несколько лет. Это было время, когда она выступала вместе с Фредериком. Как гармонично низкие тона ее голоса сливались с его чистым спокойным голосом. Потом, если эту песню передавали по радио, она выключала его, и решила никогда больше не записывать ее для альбомов и не исполнять на концертах. Сейчас же ей необходимо было воскресить воспоминания о работе с ним, чтобы посмотреть в лицо реальности и убедиться, что сможет сотрудничать с ним, спрятав глубоко в сердце свое чувство к нему. Осталось всего две недели, чтобы решить, удастся ли ей быть такой.

Она не изменила своего решения работать с ним, но боялась повторения прошлого. Не потому, что прошлое оставило шрам в ее душе, больше всего она страшилась самой себя, того, что помимо воли ее неудержимо тянуло к нему.

– Я давно не слышал, чтобы ты это пела.

Застигнутая врасплох, Кэтрин резко обернулась и увидела своего друга-музыканта Томаса Мартина.

– Ох, Том! – У нее вырвался вздох облегчения. – Ты перепугал меня, появившись сзади. Я не знала, что тут кто-то есть.

– Мне не хотелось останавливать тебя. Я слышал эту песню только, когда ты пела ее с Эмбриджем. – Томас вышел из тени кулис и подошел к ней. У него за спиной висела гитара. Это было характерно для него. Его редко видели без инструмента. – Эта песня – одна из лучших твоих вещей. Только, думаю, ты не захочешь петь ее с кем-нибудь другим.

Кэтрин удивилась тому, что он оказался таким догадливым. Разумеется, у Томаса были основания так думать.

– Да, полагаю, что не буду. Пока не буду. Ты пришел сюда порепетировать?

– Я звонил тебе домой. Марианна сказала, что, возможно, ты здесь.

Томас подошел к ней и, поскольку на сцене не было стульев, сел на пол. Кэтрин опустилась рядом с ним, скрестив ноги. С этим человеком она чувствовала себя непринужденно, впрочем, как и с любым другим музыкантом.

– Я рад, что ты приходишь сюда. Я тоже испытываю необходимость прочувствовать театр до начала представления. Все остальные оркестранты обсуждают будущие гастроли.

– Куда мы едем сначала? Господи, как я ненавижу самолеты! Снуешь как челнок – то туда, то сюда. После гастролей только дня через два начинаешь приходить в себя.

Музыкант быстро перебирал струны своей гитары. Он смотрел на руки Кэтрин, лежащие на коленях, – золотисто-коричневые от загара и такие хрупкие. Сквозь кожу просвечивали голубые жилки. Ногти не длинные, хорошей формы, покрытые светлым лаком. На пальцах никаких колец. Руки лежали неподвижно, значит, она сейчас уже не нервничает, как тогда на приеме, когда он окликнул ее. Теперь она была спокойна.

– Надеюсь, эта поездка пройдет хорошо, – продолжила разговор Кэтрин.

– Слишком много переездов, – заметил Томас. Ему нравилось, как она смеется, как гулко разносится смех по пустому театру, но сейчас Кэт была задумчива и молчалива.