Исповедник

• Предыдущая
• 6/102
• Следующая

Солнце соскользнуло за край облака, и порыв холодного мартовского ветра тронул кроны деревьев. Папа поплотнее укутался в мантию. Пройдя мимо Эфиопского колледжа, он свернул на узкую дорожку, которая привела его к серовато-коричневой стене в юго-западной части Ватикана. Папа остановился у подножия башни «Радио Ватикана», потом поднялся по каменным ступенькам и взобрался на парапет.

Перед ним в тусклом безжизненном свете лежал Рим. Взгляд понтифика ушел за Тибр, к устремленному в небо шпилю синагоги, находящейся в самом центре старого гетто. В 1555 году папа Павел IV, имя которого взял Лукчези, согнал римских евреев в гетто и заставил их носить желтую звезду в знак отличия от христиан. Люди, оплачивавшие строительство синагоги, поставили условие: сделать так, чтобы ее было видно из Ватикана. Они как бы говорили: «Мы тоже здесь. Вообще-то мы пришли сюда задолго до вас».

Пьетро Лукчези эта старая синагога напоминала и о кое-чем еще. О вероломстве и предательстве. О постыдной тайне. Она обращалась непосредственно к нему, шептала ему в ухо. Она не давала покоя.

Папа услышал за спиной шаги, четкие, размеренные, как будто опытный плотник заколачивал гвозди. Он обернулся и увидел человека, идущего по дорожке вдоль стены. Высокий и сухощавый, черноволосый, в черном церковном облачении – прямая вертикальная линия, проведенная тушью. Отец Луиджи Донати, личный секретарь папы.

Донати служил Лукчези более двадцати лет. В Венеции его называли il doge – дож – из-за готовности безжалостно применять данную власть и пользоваться любыми средствами, если это отвечало интересам или потребностям хозяина. Прозвище сохранилось за ним и в Ватикане. Донати не возражал. Он следовал принципам итальянского философа по имени Макиавелли, который утверждал, что для князя лучше, если его боятся, чем любят.

Каждому папе нужен свой сукин сын, считал Донати, суровый человек в черном, готовый, если понадобится, пустить в ход кнут или стул, чтобы подчинить курию папской воле. Эта роль была ему по вкусу, и играл он ее с плохо скрываемым удовольствием.

Донати подошел ближе к парапету, и папа, заметив хмуро сдвинутые брови своего секретаря, понял – что-то случилось. Он снова повернулся к реке. Как обычно, il doge не стал тратить время на любезности или пустую болтовню. Наклонившись к самому уху папы, он негромко сообщил о том, что в Мюнхене, в своей квартире, обнаружен убитым профессор Бенджамин Штерн. Папа закрыл глаза и низко опустил голову, потом протянул руку и крепко сжал локоть секретаря.

– Как? – спросил он. – Как они его убили?

Услышав подробности случившегося, папа покачнулся и еще крепче ухватился за руку Донати.

– Боже Всемогущий, даруй нам прощение за содеянное.

Он заглянул в глаза своему верному помощнику, но обнаружил там спокойствие, ум и решительность. Это приободрило его.

– Боюсь, Луиджи, мы очень недооценили наших врагов. Они намного страшнее, чем мы думали, а их жестокость и подлость не знают границ. Чтобы скрыть свои грязные тайны, эти люди не остановятся ни перед чем.

– Вы правы, ваше святейшество, – хмуро сказал Донати. – Думаю, нам нужно действовать дальше, исходя из допущения, что они, возможно, захотят убить даже папу.

Убить папу?

Пьетро Лукчези с трудом мог представить, что такое возможно, но при этом понимал – его секретарь не преувеличивает. Церковь поражена раком. В период долгого правления Поляка с болезнью никто не боролся. Теперь она дала метастазы и угрожала жизни того самого организма, в котором обосновалась. Заразу следовало удалить. Для спасения пациента требовалось принять крайние меры.

Папа отвернулся от Донати и снова посмотрел на возвышающийся над рекой купол синагоги.

– Боюсь, кроме меня, этого никто не сделает.

Отец Донати ободряюще положил руку на плечо папы.

– Только вы можете сочинить слова, ваше святейшество. Остальное предоставьте мне.

Секретарь повернулся и сошел с парапета, оставив папу одного. Звук его удаляющихся шагов – резкий, жесткий, сухой – вызвал у Лукчези ассоциацию со стуком молотка плотника, заколачивающего крышку гроба.

3
Венеция

Ночью прошел дождь, и площадь Святого Захарии затопило. Реставратор стоял на ступеньках церкви, словно выбравшийся на берег матрос с потерпевшего крушение корабля. Старый священник, появившийся из тумана на середине площади, приподнял полы черной сутаны, под которыми обнаружились высокие, до колена, резиновые сапоги.

– Сегодня у нас, Марио, прямо-таки море Галилейское, – заметил он, выуживая из кармана тяжелую связку ключей. – Жаль, что Иисус не даровал нам способности ходить по воде. Тогда наводнение в Венеции не было бы такой проблемой.

Массивная деревянная дверь с глухим стоном отворилась. Неф оставался погруженным во тьму. Священник щелкнул выключателем и снова вышел на затопленную площадь, задержавшись ровно настолько, чтобы окунуть пальцы в святую воду и осенить внутреннее пространство знаком креста.

Подмостки были затянуты пологом. Реставратор поднялся на платформу и включил лампу дневного света. Святая Дева предстала перед ним в соблазнительном сиянии. Большую часть зимы реставратор провел здесь, полностью отдавшись захватившему его проекту – восстановлению ее лица. Иногда она даже приходила к нему во сне, пробиралась в постель и умоляла излечить ее от язв.

Он включил небольшой переносной обогреватель – утренний воздух был слишком свежим и сырым – и налил из термоса чашку горячего черного кофе. Достаточно, чтобы взбодриться, но не настолько много, чтобы дрожали руки. Потом приготовил палитру, смешав сухие краски в крошечной чашке и добавив туда немного растворителя. Покончив с подготовительной работой, реставратор опустил на глаз увеличительное стекло и приступил к делу.

• Предыдущая
• 6/102
• Следующая