Тень каннибала

Оглавление

Козинцев декламировал стихи, читая их по оставленной Морозовым-Отморозовым бумажке. Один из милиционеров, деликатно отвернувшись в сторонку, устало ковырял в носу.

— Так, — сказал оперативник, развернув бумагу. — Понятые, прошу взглянуть.

Понятые взглянули. Один из них, тот самый мужчина, из квартиры которого Сивакова звонила в милицию, позеленел и зашатался. Его от греха подальше вывели из кухни и прислонили к стене рядом с дверью туалета.

В пакете обнаружилась кисть руки — судя по некоторым признакам, женской, даже девичьей. На указательном пальце поблескивало колечко — то самое, которое, судя по описанию, было на руке последней жертвы маньяка в день ее гибели.

— Козинцев, — тихим, но многообещающим голосом сказал оперативник, посмотрите сюда. Это ваше?

В лице Ярослава Велемировича что-то едва заметно дрогнуло. Он молчал целых четыре секунды.

— Мое при мне, — с оскорбительной вежливостью заявил он и продемонстрировал присутствующим свои ладони с длинными холеными ногтями.

Воспользовавшись этим, второй оперативник на время оставил свой список и защелкнул на запястьях Козинцева стальные браслеты наручников.

— Это произвол, — сказал Козинцев.

— Это не произвол, — с улыбкой, которая не сулила плененному Ярославу Велемировичу ничего хорошего, сказал оперативник. — Произвол начнется потом, когда мы тебя, козла, доставим на место. Вставай, морда, поехали. Нас там уже заждались.

— До свидания, Анна Александровна, — сказал Козинцев Сиваковой, проходя мимо нее в коридоре.

Садясь в милицейскую машину и позже, по дороге в отделение, он нараспев декламировал стихи Отморозова, хихикал и потирал руки, звеня цепочкой наручников.

Глава 11

Полковник Сорокин лично прибыл в отделение милиции, чтобы препроводить задержанного на Петровку, 38. С Козинцева уже сняли первичный допрос, протокол которого полковнику передал дежурный, выглядевший одновременно сонным и взбудораженным. Полковник наискосок пробежал протокол глазами, стараясь дышать через нос, неопределенно хмыкнул и кивнул сержанту, который ждал, чтобы проводить задержанного в камеру.

Задержанный Козинцев сидел на нарах, по-прежнему одетый в длиннополый сюртук, кожаные брюки и тупоносые ботинки, но уже без цепей, перстня, очков, брючного ремня и даже без шнурков. Судя по его виду, настроение у него было бодрое. Когда полковник Сорокин вошел в камеру, задержанный копался у себя в бороде длинными, как у манекенщицы, ногтями и вполголоса картаво напевал: «Мы красные кавалеристы, трам-трам-трам, и нету лучше конника, чем наш Абрам…» Перед полковником сидел самый настоящий псих, и Сорокин даже засомневался: тот ли это человек, за которым он приехал?

Увидев полковника, задержанный страшно обрадовался.

— Здравствуйте, — живо вскакивая с нар и протягивая Сорокину когтистую пятерню, сказал он. — Слава богу, будет с кем поговорить. Я же вижу, вы интеллигентный человек. Вас за что сцапали? Меня, представьте, совершенно ни за что. Шьют, вы не поверите, какой-то каннибализм. Не отделение милиции, а сумасшедший дом! Знаете, у кого-то из западных писателей был такой рассказ, где сумасшедшие вырвались на свободу, захватили лечебницу, посадили весь персонал на свои места, а сами прикинулись врачами и санитарами. И, представьте, никто не заметил подмены! Это наводит на некоторые размышления, правда? Каннибализм, подумать только! Надеюсь, вы не станете бояться меня из-за этого вздора?

Сорокин недовольно пожевал губами. Все-таки это был именно тот человек, ошибка исключалась.

— Успокойтесь, Козинцев, — сказал он сердито и непроизвольно вздохнул. — Хватит ломать комедию.

— А я не Козинцев, — сказал Козинцев. — Действительно, хватит ломать комедию. Знаете, кто я?

— Знаю, — устало сказал Сорокин.

— Врете, не знаете! Я — несчастный Робинзон Крузо. Видите, какая борода? Кстати, а вы кто такой? От вас пахнет коньяком и — ну-ка, ну-ка, позвольте! — да! — пивом! Да вы псих! Опасный маньяк! Вы мешаете коньяк с пивом и после такого коктейля вламываетесь в камеру к одинокому мужчине! Охрана! Охрана!!! Уберите алкоголика!

В камеру заглянул угрюмый сержант.

— Вам помочь? — спросил он у Сорокина.

— Спасибо, сержант, — сказал полковник, — я как-нибудь справлюсь.

— А вы уверены? — лукаво улыбнулся Козинцев. — Учтите, живым я не дамся. А хотите, я вам стихи почитаю?

— Не хочу, — сказал Сорокин.

— Зря. А почему, собственно? Хорошие стихи. Один чокнутый сочинил.

— Один сочинил, другой читает… Я-то не чокнутый, чтобы слушать! В общем, собирайтесь, поедем на Петровку. Концерт окончен, Козинцев.

— Да, — внезапно перестав кривляться, сказал Ярослав Велемирович, похоже на то. Вы не поверите, но я рад этому гораздо больше вашего.

— Ничего удивительного, — буркнул Сорокин и кликнул охрану.

Они вышли на крыльцо вчетвером: усталый и раздраженный Сорокин, притихший наконец Козинцев и двое оперативников. Оперативники были довольны сегодняшним уловом и никак не могли взять в толк, что грызет их начальника. Один из них тащил на буксире прикованного к своему запястью наручниками Козинцева, другой подстраховывал Ярослава Велемировича слева на тот случай, если бы ему вдруг вздумалось побуянить, воспользовавшись в качестве оружия своими великолепными ногтями.

Козинцев не буянил. Он молча хромал между двумя оперативниками. Без темных очков его лицо выглядело постаревшим и усталым, а оттянутый кверху страшным шрамом левый уголок рта больше не улыбался, застыв в страдальческой гримасе. Милиционеры тоже молчали. У каждого из них было что сказать пойманному с поличным маньяку, но все они работали в уголовном розыске не первый год и давно убедились в полной бесперспективности подобных разговоров.