Потрошитель

Оглавление

Папа-Вскрой-Консервы залез во внутренний карман тщательно отглаженного пиджака и достал острый как бритва рыбацкий нож.

Папа-Консервы-Вскрой,

Пляс начинается твой.

Полчаса спустя он уже заталкивал тело в мусорный бак, застегивал пиджак и пробирался вдоль стен к порту.

Сделал ДЕЛО — гуляй смело!

По пути ему попалась драная черная кошка, которая тут же прыснула под машину. Он присел на корточки: «Иди ко мне, киса, ну!» Под решетку радиатора шмякнулась горсть требухи. Из темноты моментально вылетела когтистая лапа и сцапала кусок кишки.

Папа-Вскрой-Консервы улыбнулся, встал и под урчащее чавканье из-под капота пошел дальше.

Сладко зевнув, Лола бросилась на кровать. Уф! Спасена! Волосатые лапы Похотливого Чудовища рыскали впустую. Она потянулась, сделала несколько пассов тай-цзы, чтобы расслабиться, поцеловала розового плюшевого мишку, заверив его, что он единственный мужчина в ее жизни — воспоминания о предыдущем мишке уже успели развеяться, — и заснула, представляя, как она налетает с мечом на Потрошителя и крошит его на равные аккуратные дольки.

Баю-баю — вдаль, родная! В колыбели грез — морем кровавых слез.

Тип-то, в очках черных, — да от него ж кровью разило, смертью: мне ль его не узнать — сладостный запах рыскающей смерти! Только вы ничего не чуете! Ну что ж, тогда отсыпайтесь. Завтра утром — ах-ах-ах! — вас ждет приятный сюрприз!

Жан-Жан захрапел, едва его голова коснулась по душки. А разбуженная им жена, пытаясь заснуть, всю ночь ворочалась с боку на бок.

Папа-Вскрой-Консервы скинул тяжелый от крови смокинг и швырнул его в пакет для мусора. Затем вытянулся на голом матрасе и, лязгая зубами, затрясся в страшном ознобе, который он, как правило, успокаивал, втыкая в себя кнопки.

Не отпускал озноб и скорчившегося от боли в животе Иисуса. Его скрутило после того, как он увидел, что сделал убегавший человек с брошенной в мусорный бак девушкой. Иисуса тут же вывернуло наизнанку, и он со всех ног кинулся наутек — подальше от этого трупа. Он все бежал и бежал, с трясущимся на тощих плечах рюкзаком, бежал до потери дыхания — туда, к порту, к спасительному свету его фонарей, к ласковому свету пивных и пиццерий, бежал, не в силах остановить безостановочно крутящуюся в голове сцену.

Он подошел в тот самый момент, когда человек приподнимал крышку помойки и заталкивал тело внутрь. В нем словно что-то щелкнуло: молчи, не шевелись, слейся с этой бездушной стеной.

Конечно же, перед ним был кошмар его снов — человек с сияющими глазами, на сей раз в непроницаемых очках, отражавших желтый свет фонаря и бледное лицо юной покойницы.

И вот теперь, сжавшись в комок возле фонтана, он смотрит, как тихо покачиваются яхты, и слушает тихое журчание воды, а руки, исполосованные шрамами, крепко сжимают Друга Бобо.

9

Динь-динь-дон, динь-динь-дон.

Марсель ошарашенно приоткрыл один глаз. За окном бесновались колокола. На часах — подаренном кем-то из малышей будильнике в виде «ламборгини» — уже десять!

Выпутавшись из скомканных простыней, он натянул плавки, футболку и прошел на кухню.

Никого. На банке с клубничным вареньем записка. Аккуратный почерк Надьи: «Мы на рынке. Будить не стали. Целую».

Марсель отложил бумажку, зевнул и плеснул себе апельсинового соку. Как плохо сегодня спалось! Он по инерции сжевал персик, достал натуральный йогурт — есть, в общем-то, не хотелось. Какое-то тяжелое предчувствие. По пути в гостиную он едва не кувырнулся на подвернувшейся под пятку машинке. Крепко выругавшись, он включил радио и стал настраиваться на местную частоту. Истерический призыв скорее бежать за какой-то фигней… экстатическое заклинание потратить сто франков с гарантированным возвратом пятнадцати…

Динь-дон, динь-дон

Из-за возобновившегося колокольного звона он едва не пропустил информацию, скользнувшую между очередным обвинением какого-то министра и метеосводкой: «… ужасная находка в тупике по улице Габр: сегодня утром здесь в мусорном контейнере обнаружили тело девушки. На данный момент полиция воздерживается от всяких комментариев».

Нутро будто ошпарило выпитым соком. Марсель выключил приемник и бросился одеваться, одновременно набирая номер полиции.

— Полицейское управление. Слушаю вас.

— Привет, это Блан. Тони, ты, что ли?

— Здорово, Марсель! Как дела?

— Отлично, скажи, что там с убитой девушкой?

— Дрянь дело. Жанно рвет и мечет от бешенства, — прошептал Тони. — На девчонке-то живого места не осталось. Ее один тип нашел, когда мусор выносил.

— Личность определили?

— Да, при ней были все ее документы: некая Джоанна Кемпо, лицеистка. Едва шестнадцать исполнилось! Рядом ее скутер стоял — тоже весь в кровище. И деньги в сумке остались.

— Есть зацепки?

— Ничего! Об этом Жанно с парижанином у лифта болтали. Парижанин-то с такой мордой кривой явился! Должно быть, совсем не спал, бедолага!

— Держи меня в курсе…

— Ого, тебя уже инспектором назначили?

— Как только меня им назначат, я тебя в Дюнкерк переведу.

— Класс! Мидии по воскресеньям трескать? Ладно, тут народ появился. До скорого.

Марсель чистил зубы и думал о девушке. Почему ее убили? Из-за денег? Нет — их не взяли. Из-за скутера? Он был на месте. Чтоб изнасиловать? Экспертиза покажет. Точно, чтоб изнасиловать, решил он, спускаясь по лестнице. На телевизоре белела записка: «Решил прогуляться. Буду к обеду! P.S.1. Никакого телевизора! Сделать все уроки! P.S.2. Не сделаете — пляж отменяется».

Пять минут спустя он уже входил в комиссариат. Тони, низенький усатый здоровячок, ломал голову над графой декларации, касающейся телевизора.