Забытые учителя

Оглавление

— Вы знаете, милейший, — предпринял Гай Соломонович ещё одну попытку, — мне показалось, что у вас по территории анклава разгуливают зары.

— Вы знаете, да, бывает. Забегают, несмотря на линии защиты.

— Мне даже показалось, что кое-кто из бункера вёл с ними мирную беседу.

— Может быть. За всем не уследишь. Ко мне на Рынок часто обращаются зары, приносят кое-какие артефакты. Бывает, что контактируем, — прикинулся дурачком Смирнов.

«А он не лыком шит! Может, что и получится. Скрывает что-то, ясно, или боится кого-то! Но власти хочет!»

Гай повернулся к Романову:

— Господин генерал, а не выпить ли нам?

— Наливай, — бесшабашно махнул рукой генерал.

«Завтра ты, дружок, будешь выглядеть не лучше, чем сегодня», — размышлял Ванштейн, наполняя стаканы.

— Ну, за дружбу! — генерал одним махом опрокинул в себя стакан, повалился на кровать и захрапел.

— Чего это он? — удивился Смирнов.

Гай Соломонович, не раз видевший такой фокус генерала, укрыл его, отвернув угол одеяла.

— Пусть поспит! А мы с вами посидим, побеседуем. Пётр Васильевич, а как у вас на Рынке устроена торговля? Расскажите, мне очень интересно. Я — учёный, поэтому очень далёк от этого, а интересно. Это, наверное, очень опасно каждый день находиться на поверхности, среди заров. Да и муты нападают…

— Да, очень опасно, но я привык, — клюнул на лесть Смирнов. — Бывает, целый день не присядешь, ходишь, выявляешь правонарушителей! А потом наказываешь…

— А какие наказания?

— Кому штраф, кому запрет на появление на Рынке, а кому и плетей.

— Плетей? — удивился Ванштейн.

— А что вы удивляетесь? Мусульман часто наказывают плетьми. У нас это принято.

— Так вы, дорогой, придерживаетесь мусульманской религии?

— У меня и мать и бабка были из Ирана. Отец русский, но придерживался ислама.

— Так почему же вы собираетесь устроить руководству бункера джихад? Насколько я осведомлён, ваш загадочный руководитель тоже исповедует ислам?

— Вы все неправильно понимаете, что такое джихад, — горячо возразил Смирнов. — Внутренний джихад — это борьба человека с самим собой, укрощение самого себя. Внешний — это вся деятельность, которая наставляет на праведный путь, любое благое дело: помочь старикам по хозяйству, поправить одеяло ребёнку или, как сейчас сделали вы, укрыть спящего. А лучший джихад — сказать слово правды в лицо несправедливого правителя. Вот я и собираюсь это сделать. Скажу всю правду в лицо Клёну, а потом пусть умирает!

— Не боитесь, что он вас уничтожит?

— Не успеет. Я не одинок. И против меча есть другой меч.

— А он несправедлив?

— А то! Наложил на нас, чистых, кучу обязанностей и работы, нянчится с зарами!.. — проговорился Смирнов, сразу осёкшись и посмотрев на Ванштейна.

Но Гай Соломонович сделал вид, что увлечен закуской, решив не замечать оговорки: может, о чём-нибудь ещё проговорится. Смирнов успокоился. Стукнул стаканом о стакан Ванштейна:

— Будем! — выпил. — Вы, главное, помогите нам с поверхности.

— Мы-то поможем, — уверенно пообещал Гай Соломонович, — но что будем с этого иметь? Чем вы с нами потом рассчитаетесь?

— Вот жидовская морда! — Смирнов пьяно смотрел ему в глаза. — Не боись, рассчитаемся! У нас много чего есть, что вам и не снилось…

Полковник самостоятельно, не дожидаясь Гая, налил себе самогонки и выпил.

— А разве Коран не запрещает вам пить? — не сдержался Ванштейн.

— А, к чёрту Коран! Я атеист, у нас это не запрещено. Могу исповедовать любую религию! — Он встал, но покачнулся, прокомментировав: — Да, нарезался!

— Давайте я помогу вам добраться до вашего номера, — услужливо предложил Ванштейн.

— Я сейчас… — Смирнов скрылся в душевой.

Гай Соломонович услышал, как зашумела вода, удивился: «Он там что, моется?!»

Появившийся через полчаса Смирнов поразил его вновь. Голова его была мокрой, но он был абсолютно трезв. Если бы не запах изо рта, нельзя было бы даже предположить, что он пил.

— Р-разрешите откланяться! — Он направился к двери.

Гай Соломонович прибрал на тумбочке, помыл стаканы, поискал, куда засунуть фляжки, но передумал оставлять такое сокровище у Романова: «Завтра сделает вид, что ничего не знает, и не отдаст!» Рассовал их вновь по карманам, выключил свет и вышел в коридор, размышляя, не пойти ли куда-нибудь, например, не воспользоваться ли приглашением каперанга. Но выпитый алкоголь требовал немедленного сна.

«Лягу спать!» — решил он, пересек коридор и открыл свой номер. Но, как только он устроился на кровати, сонливость оставила его. Размышляя, он проворочался в постели почти до самого утра. Казалось, только заснул, как зазвенел будильник.

Ночная бессонница сказалась, Гай Соломонович целый день клевал носом, пытаясь вникнуть в дебеты, кредиты, сальдо и бульдо, временами задрёмывая под ровный голос бухгалтера Людмилы Викторовны. Не лучшим образом чувствовали себя и остальные члены делегации Объединенного генералитета. Наконец, мучения закончились: въедливая бухгалтерша сообщила итоговые цифры, после чего явился юный начальник бункера, объявивший об ожидающих всех ужине и развлечении типа кино.

Поужинав и наплевав на кино и все инструкции Наговицына, Гай Соломонович отправился спать: завтра предстояла дорога обратно, которой он побаивался.

Многие знания — многие печали

Россия, Москва, главное здание МГУ

Нариман в сопровождении десятка вооруженных человек шел по территории анклава, направляясь к бывшему пруду, осушенному четверть века назад. Здесь был устроен схрон. Когда-то на поверхности возле пруда стоял небольшой флигелек. Немногие знали, что из него вниз ведет лестница, оканчивающаяся металлической массивной дверью. За этой дверью бывали только работники администрации парка Поклонной горы: ранее там находилась служебные помещения. Нариман не знал, каким служебным надобностям могли служить пять великолепно отделанных жилых комнат, но после Заражения они неоднократно использовались для высокопоставленных заражённых их анклава. Вначале в них проживала дочь хозяина бункера, потом его сын, потом брат. Потом была ещё череда таких же. После каждого помещение тщательно чистилось, смывалась кровь, поскольку чаще всего приходилось убирать мутировавшего высокопоставленного отпрыска непосредственно в схроне.