Всемирный следопыт, 1929 № 12

• Предыдущая
• 35/47
• Следующая

Осетр дает такого леща по заду Липатова, что тот летит на песок.

Проснулся я от какой-то тревоги, отогнул полог. Лохматая как шкура, между звезд неслась черная туча. Там, где в ночной синеве терялся ее след, одна за другой падали молнии где-то за Уралом. Мощные столбы огня, но — ни звука, только посвистывал ветер в траве. Я почувствовал, как удивителен был прыжок из современного города в глухую глубь тысячелетий — как на «машине времени» Уэллса.

* * *

С утра кружили без дорог. Неожиданно на кургане торчат два голенастых серостальных журавля. Подбираемся — снялись. Гляжу — впереди весь край горизонта колышется, будто живой. Что это?

— Утки, — говорит возница.

Со второй телеги также заметили астрономическое скопление птиц. Подъезжаем к заросшему озеру. Утиные стаи — десятки тысяч — тучами уносятся в степь. Но знаем, что немало и осталось. Кидаемся с головой в чернозеленую кугу. Здесь и матерого охотника забьет лихорадка. Консультант-сценарист — голова ушла в плечи, затылок ощетинился — нагнувшись, бежит, сел за кочку. Бах, трах, тах! — Утки носятся со всех сторон стаями и в одиночку… Дрожащими пальцами суешь патроны, кряковые просвистывают над головой… Утки сошли с ума… Стволы раскалились… Мы сошли с ума. Патронташи пусты… У Грайки в собачьих глазах желтое безумие…

Наконец утки покидают озеро, те, что остаются, крепко садятся в куговых зарослях. Зной нестерпим. Подбираем добычу, ложимся на полынь под телеги. Липатов возвращается из степи с четырьмя утками, губа — в клочьях кожи, отвисла. Требует, чтобы его сфотографировали. Вот где сказался человек — индивидуалист, честолюбец.

* * *

Вечером возвращаемся в Коловертное. Широкая улица — мазаные заборы, сараи с плоскими крышами, редко расставленные крепкие четырехскатные дома на подклетях. Кое-где развалины. Во всем поселке — ни кустика. Отовсюду видны выжженная степь, уходящие телеграфные столбы. Черные крылья мельницы. Тусклый закат. Тишина, безлюдье, трещат кузнечики. Спотыкаясь, прошел подвыпивший казак, запел было и оборвал. И снова — глушь, ни огонька, только далеко где-то скрипит воз, степенно стонет верблюд.

Консультант-сценарист — голова ушла в плечи — нагнувшись, бежит.

Наутро в безоблачной синеве летят, растянувшись в три линии, караваны гусей.

* * *

Весь день несемся на парусах — торопимся доплыть до семьдесят пятого яра, где, по расспросам, гусиная сидка. За дублет по гусям назначен приз. Настроение на лодках приподнятое. Семьдесят пятый яр! Стоянка превосходная — на высоком песке, среди кустов. Разведка находит поблизости озеро с гусиным пухом на песках. Торопливо закусываем недожаренной дичью, и еще до заката Правдухин разводит нас на номера.

Трава здесь по плечи, местами выше головы. Тополевый, ивовый живописный лес. Сквозь прибрежные ветви зеркально блестит озеро, — широкая, на много километров «старица». То-и-дело из-под ног вылетает тетерев, ошалело путаясь в кустах, с сухим фырсканьем снимаются куропатки, непуганные вяхири перелетают в двадцати шагах. Но стрелять запрещено по уговору.

Группы деревьев раскиданы как в роще. Безлюдно и девственно. По Уралу много таких пышных уголков. Раз в год здесь, в старице, ловят рыбу сетями, косят траву, собирают ежевику и тёрн. Но жить предпочитают в степи, в пыли.

Сидим на номерах, наломав перед собой ветвей, очистив место для стрельбы. Оранжевое солнце уходит вдалеке за ивы. Начинает играть рыба. Потянули поодиночке утки. Иные садятся возле самых номеров, охорашиваются, нежатся на теплых бликах воды. Жужжат комарики. Просвистали низко кулички стайкой. Пулей, вытянув шею, несется чирок, над ним, не отставая, падая, примеряясь, — проворный хищный сокол… Ох, чешутся руки!.. Солнце село. Опустились на озеро береговые тени. Сухое степное зарево заката сияет за ветвями. Утки, садясь, бороздят воду. Громче плещется рыба — это щуки бьют хвостами по отмели, гоняясь за рыбешкой. Лиловая мгла густеет над закатом, в ней замерцала звезда. Темнеет. Резко, тонко кричит ночной хищник. Где же гуси? Плохо видно мушку на стволах…

Что это?.. «Го-го-го!..» Сильный, торжественный, весенний крик. «Го-го-го!» Ближе, из-за леса… И на угасшем закате — очертания трех больших птиц — разведчики-гусаки… Пронеслись над озером, вернулись и с плеском где-то сели в тени… Минута — и гоготом, шумом крыл полнится небо. Садятся стая за стаей. Веселый крик. Озеро кипит от всплесков. Кажется — вот, вот они, но ничего не видно — садятся в тень… Справа — длинная вспышка огня, сейчас же — вторая. Грохот выстрела… Плеск и шум снимающихся стай… Мне на стволы несется огромная черная тень. Сердце остановилось. Нажимаю скользко-холодную гашетку…

Смерть орла.
Рассказ Павла Низового.

Помор-полярник Степан Иваныч Фролов второй месяц чувствовал недомогание. Сначала ослаб желудок, потом началась дрожь под коленками и появилась ломота в пояснице, а вскоре пропала твердость рук. Это последнее было хуже всего. Пошел он с Владимиром по берегу к озерку, где во время перелета задерживалась крупная дичь, вскинул, как бывало, привычным движением ружье, щелкнул, — и вытянулся в изумлении: красноклювый лебедь, будто из-под холостого заряда, снялся и полетел.

• Предыдущая
• 35/47
• Следующая