Куртизанка

Оглавление

Я отрицательно качаю головой, давая понять, что не стану глотать этот куриный помет — на него поразительно похож злосчастный шарик.

— Ну что же, так тому и быть, — начинает угрожающе женщина и поправляет пучок волос на затылке, — не хотите зачать ребенка — и не надо. Я пришла сюда, чтобы сделать из вас целомудренную женщину. Как иначе может поступить правоверный мусульманин, ханум, кроме как прийти на помощь чужеземцу в своих горах?

Впервые Пирл появилась на пороге моего дома неделю назад. У нее было послание от Ягхут: «Хотя Кир и женился на француженке-неверной, он по-прежнему остается персидским евреем. И, как и все мы, он заслуживает иметь сына, который прочел бы отходную молитву над его могилой».

В тот день, глядя на Пирл, стоящую у моих дверей, я ощутила, как в душу вползает холодный и липкий страх. Что будет, если я не смогу забеременеть? Что будет, если я не смогу зачать ребенка Кира?

Я широко распахнула дверь и отступила в сторону, приглашая повивальную бабку войти в небольшое каменное строение, которое стало моим домом.

Зажатый между двумя утесами, откуда открывается потрясающий вид на вулкан Дамаванд, о котором сложено великое множество мифов и легенд Персии, домик располагается в нескольких тысячах метров над Тегераном. Соседние горы испещрены ручьями, родниками и водопадами, которые, впадая в реки Карадж и Джайруд, питают расположенный внизу и задыхающийся в тисках жажды город. На рассвете, когда на нашей шиферной крыше присаживаются отдохнуть облака, в двери дома стучат странники. Они приходят к нам в надежде получить чашку горячего чая, стакан гранатового сока или омлет из фиников с луком, прежде чем возобновить свой путь к вершине, пока солнце не превратило валуны в раскаленную жаровню или ледяной ветер не начал швырять в лицо снежное крошево. От бесконечного чередования земли и камня, дождя и снега создается впечатление, что все четыре времени года проносятся за один день. Звенящая тишина, лишь подчеркиваемая случайным стуком копыт, карканьем ворон или пронзительным криком мулов, разительно отличается от чувственного хаоса, царящего в шато Габриэль.

Внутреннее убранство нашего будуара со старинными зеркалами, поверхность которых испещрена пятнами облезшей амальгамы, крайне примитивно. На диване покрывало из сшитых моих нижних юбок. Медленно и осторожно дом раскрывает передо мной свою душу и очарование, и я начинаю понимать, что то, что казалось невозможным в шато Габриэль — любить одного-единственного мужчину, — вполне уместно и осуществимо здесь. Здесь можно любить мужчину, который, находясь на умопомрачительной высоте в горах, обрывает шипы у цветов, чтобы я не укололась о них. Мужчину, который называет меня юнам — жизнь моя, стягивает в узел на затылке свои длинные, доходящие до плеч серебряные, словно посыпанные перцем, волосы и носит в ухе серьгу с красным бриллиантом. В этом ретроградном обществе, где вид неприкрытого тела находится под запретом, его всегда небрежно расстегнутая белая рубашка открывает для всеобщего обозрения мускулистую грудь цвета миндального ореха. Так он выражает свое неодобрение негибкой и закостенелой культуре, которая по-прежнему не приемлет его выбор супруги.

Как бы то ни было, шато Габриэль и его женщины всегда со мной, в кофре, который остался мне от мамы. Я достаю ее костюмы, накидки и маски, оплетая окружающие меня горы нитями своих воспоминаний — и моя семья живет со мной.

А на полочке над камином, в котором горит огонь как осязаемое напоминание о том, чего он лишился и что приобрел, стоит молитвенная сумка Кира. Она квадратная и плоская, сделана из тафты, и когда солнечные лучи падают через окно на вышитую звезду Давида, плетение нитей отбрасывает на потолок серебристую паутину. Внутри лежит Ветхий Завет, принадлежащий Киру, ермолка и иудейское молитвенное покрывало с кистями цицис по краям. Будучи мирянином до мозга костей, он все-таки начал посещать синагогу в Маалехе. Библия и молитвенное покрывало — единственное, что досталось ему в наследство, — вновь соединили его с его верой. Эта сумка на самом видном месте, на каминной полке, призвана напомнить ему о многом, о том, о чем я Могу только догадываться.

— Молитвенное покрывало и Тора, — заявила его мать, — это все, к чему ты сможешь обратиться, если женишься на этой язычнице.

— Она — еврейка, — ответил Кир.

— Она — дочь проституток, — парировала его мать.

Глава вторая

Наступило весеннее равноденствие, норуз, персидский Новый год. Наш церемониальный стол накрыт хафт-син, то есть семью буквами «S» — символами возрождения, плодородия и изобилия. Мы пребываем в обществе добрых духов моей Grand-mere, дорогой бабушки («Чтобы видеть и слышать призраков, нужно иметь особые глаза и уши, — говорит мадам Габриэль, — и ты, дорогая Симона, обладаешь этим даром»). Явившись на торжество без приглашения, они парят над столом и вокруг него, и их полупрозрачные фигуры отражаются в символизирующем жизнь зеркале в серебряной оправе. Они кружат вокруг пламени свечей, которое символизирует свет, и усаживаются на золотые монеты, олицетворяющие богатство. Они лижут пшеничный пудинг, чтобы насладиться его вкусом; устраиваются на колосьях пшеницы, означающих плодородие, на стеблях гиацинта, несущего красоту, и на побегах чеснока, дарующих здоровье. Избегая чаши с уксусом, символизирующим терпение, они порхают вокруг сочных розовых яблок, олицетворяющих здоровье, запечатлевают поцелуи на крашеных яйцах, булочках с рисом и моих щеках.