Повести

Оглавление

136

— При чем тут отец? — Курбатов резко отодвинул кресло и, подойдя к лабораторному столу, выключил все приборы. — А с вашим отцом у меня особый разговор. Нет ничего страшнее слепой родительской любви. Сколько морально искалеченных людей видел я на своем веку! Птенцы выкармливаются в гнезде, пока у них не отрастают крылья. Представьте себе невероятный случай в птичьем мире, когда чересчур заботливые родители не выпускают из гнезда уже взрослых, крылатых детей. Зажиревшие птенцы никогда не научатся летать. Первая буря, они выпадут из гнезда и станут добычей кошек.

Он говорил резко, отрывисто, зло. Что за молодежь пошла? Вот перед ним студент, комсомолец. Он один из немногих знает фотоэнергетику. Так почему же его не интересует дело, начатое Курбатовым? Дело очень важное и увлекательное.

Павел Иванович подвел Кучинского к окну и, указывая на золотистое зеркало, спросил сдержанно:

— Видите? Пока одно. В пустыне нужно построить еще несколько таких. Будем пробовать и там, на Орловщине. Или хотите пуговицы делать? Почему не желаете мне помогать?

— Очень хочу, Павел Иванович, — страдальчески морщась, выдавливал слова Кучинский. — Но мать… она очень привязана ко мне. Она не переживет такого удара.

— Приятно видеть заботливого сына. Но. ведь ваша мать далеко не стара. Может быть, она тяжело больна?

Жора вздохнул. Да, действительно ей всего лишь сорок пять лет и на здоровье она не жалуется… Но тут другой вопрос: почему при распределении молодых специалистов не принимаются во внимание материнские чувства? В нашей стране к матери относятся с огромной любовью и уважением — и вдруг бессердечно отнимают у нее самое дорогое.

— Чепуха! — Павел Иванович рассердился. — Кто отнимает?

Кучинский развел руками.

— Не знаю. Кому положено.

— И вам не совестно? Государство требует от вас выполнения долга, а вы считаете, что этим оно обижает вашу мать. Миллионы советских матерей на смерть сыновей провожали, а сейчас разговор идет о перемене квартиры.

— Во время войны была особая необходимость. А теперь?

— Вы хотите, чтобы все молодые специалисты осели в городах, где учились? спросил Курбатов. — Так я понимаю?

— При чем тут все? Бывают же исключения!

— Я хочу вас понять, Кучинский, — уже без возбуждения, спокойно заговорил Курбатов. — Родителей своих я потерял давно. Высшего образования в юности получить не мог — слишком много работал. Вы же стремитесь получить диплом, чтобы поменьше работать. На родителей также надеетесь. А они часто заблуждаются. Вот, например…

И Курбатов рассказал о том, как однажды пришел к своему другу в Министерство высшего образования. Еле ворочая языком от усталости, тот жаловался: только что пришлось выдержать атаку энергичной мамаши. «Бедная девочка совсем не приспособлена к самостоятельной жизни, — плакалась она. Ребенок погибнет в чужом городе!» А «ребенок» — солидная девица двадцати шести лет, инженер-экономист, сидела рядом. Ее назначили на работу куда-то в Рязань или в Курск. Всю жизнь за нее разговаривала мама. Ходила к директору школы с жалобами, на якобы несправедливые двойки, хлопотала за дочку при поступлении в институт, организовывала, справки о мнимой болезни, когда ленивая девица пропускала лекции. Мама ограждала ее от всех житейских забот и неприятностей. За каждым шагом взрослого дитяти был организован строжайший надзор. Мама выбирала ей подруг, приглашала «полезных» знакомых. За всю жизнь послушное дитя ни разу не попало под дождь и ни разу не промочило ног.

— Вы поняли, что получилось? — спрашивал Курбатов Жору. — Это «дитя» сидело как в сумке кенгуру. Но и сумчатые носят детей не всю жизнь.

Кучинского заинтересовала судьба инженера-экономиста: чем же все-таки кончились мамашины хлопоты?

— Победой здравого смысла, — с живостью ответил Курбатов. — Человека спасли. Открыли перед ним дверь в широкий мир и выпустили без зонтика и калош.

Жора представил себя в таком положении. Стоит он на пороге своего обжитого, теплого дома, перед ним бескрайнее поле, в небе грозовые тучи. Холодно, неуютно, страшно.

А Курбатов доказывает, что поле это надо перейти. Никто тебя не понесет на рунах — кончилось детство.

— Дама осталась недовольной решением моего друга, — продолжал Павел Иванович. — Обещала дойти до самого министра. Она милостиво признавала право государства требовать от молодого специалиста выполнения своего долга. Но, по ее мнению, это можно было делать и «по месту постоянной прописки». И сколько ни пытались ей растолковать, что лишь на свободе отрастают и крепнут крылья, она крепко стояла на своем.

Жора не возражал против этого, а сам думал: «На кой черт мне этот свободный полет из теплого гнезда?» Но разве об этом скажешь? И Жора, извинившись, вышел из кабинета.

Павел Иванович опять занялся опытами. Включил приборы, надел защитные очки, чтобы лучше следить за перемещением солнечного луча, проверил на плите несколько ячеек. Но работа не двигалась.

Мысль его снова и снова возвращалась к разговору с Кучинским. Понял ли он что-нибудь? Неужели его отец, Петр Данилович, человек высокой моральной чистоты и непримиримой принципиальности, не смог внушить своему сыну чувства долга перед страной, любви к труду? И тут ему вспомнился один недавний эпизод. Отец Жоры Кучинского, Петр Данилович, рассказывал о своем друге:

«Расчудесная советская семья! Отец генерал, прекраснейший, чуткий и добрый человек. Вместе с ним живут его взрослые дети. Один — инженер, другой — врач, дочка — химик. Большая квартира, замечательная дача. Почему же им не жить вместе? Тем более, если отец говорит: «Хочу, чтобы дети и внуки сидели со мной за одним столом». Имеет он на это право или нет?»