Служба Радости

Оглавление

105

Правда, что-то пробивается в сознание помимо боли. Маленькие обрывочки фраз:

— …илая…

Великий Гояба, когда это прекратится?!

— …ерпи…

Как, как такое можно 'ерпеть'?

— …ожко…

Пошел в жопу! Странно, правой щеке вроде немного полегчало. Но в остальном — БОЛЬНО…

Соня смотрела на медленный поток вод. Дон расширился примерно раза в два, за спиной трещит радио, сообщая подробности трагедии, тянет тиной и гнилью. Что там понимают в трагедиях? Картина происходящего вот — прямо перед Соней. Готка видела высоченные деревья, проплывающие в мутных водах, пластиковые бутылки, разбитые лодки и трупы, трупы, трупы. Рыбы плавали кверху белым брюхом, собаки, а вернее их куски, тоже тут, даже некоторые птицы не смогли спастись от вала воды. И, конечно, люди. Дон стал братско-сестринской могилой для сотен, а может, и тысяч людей. Мужчины и женщины, старики и старухи, мальчики и девочки… Особенно жалко детей, потому что их на удивление много. Наверное, просто не успели спастись или решили посмотреть: что это там за большая волна движется на них?

Пока ехала вдоль Дона, Соня слушала радио. Волна обогнала ее авто — скорость водяной смерти оказалась слишком большой. По пути готка видела — почти все прибрежные города и сёла смыло напрочь. Единственное исключение — станица Багаевская. По необъяснимым причинам, за пять километров до нее вал ушел севернее, прорыв новое русло. Только в Багаевской сегодня не хоронят, не отпевают, не плачут над замусоренными водами, проклиная ни в чем не повинный Дон. Но больше всего жертв в Ростове. Несмотря на эвакуацию, около пяти тысяч трупов. И все из-за Трохиных.

Грустное зрелище. Но на берегу еще одно и едва ли менее грустное. Соня потому и смотрела на реку, чтобы не видеть страдания Манады. Мертвая лежала, крепко привязанная к четырем вбитым в землю кольям. Она дергала медленно отрастающими ногами и вопила так, что на километр вокруг все птицы улетели в теплые страны. Слева от нее Жюбо на коленях. Он наклонился, что-то шепчет ей в ухо. Соня не слышала всего, но иногда вопли мертвой стихали, и долетали теплые слова курьера:

— Милая, потерпи, — говорил Жюбо. — Еще немножко осталось, потерпи…

Мертвец врал, как стоматолог. Такой бессовестной лжи Соня не слышала никогда. Сразу же видно — Манаде еще долго терпеть. Вот уже полчаса она стенает, а ноги отросли всего до колена. Правда, выглядит она сейчас гораздо лучше, чем когда готка приехала. Как только мертвые выбрались на берег, Жюбо позвонил, отобрав мобильник у какого-то проезжающего крестьянина. Соня оказалась в десяти минутах езды и, прибыв, ужаснулась от увиденного. Манада снова стала безногой, но ладно бы только это. В груди дыра, сердца нет, правое легкое напоминает кучу фарша. В животе тоже дырень, размером с кулак, оттуда вываливается кишечник. Зубы выбиты, левый глаз вытек, на голове с корнем выдрана большая часть волос и, как завершение, валяющаяся неподалеку рука.

Сначала Манада не испытывала неудобств, но как только действие морфия пошло на нет… Жюбо поставил вопрос ребром — морфия она не получит, пока не регенерирует потерянные части. Теперь она похожа не просто на труп, но на труп, над которым поработал садист-некрофил. Манада согласилась, Жюбо принялся готовить веревки и забивать в землю колья. Когда его спросили: зачем он это делает, мертвец ответил: вскоре Манада переменит решение, и надо ее крепко-накрепко привязать. Так и произошло. Прошло пару часов и Манада потребовала, чтобы ей вкололи морфий, а еще через час вопила как резанная. Какой, впрочем, и была. Так пробежали полчаса, все это время Жюбо находился рядом, шепча утешительные слова. На лице застыла маска искренней грусти, словно не ей больно, а ему. Он гладил брыкающуюся голову, иногда целовал Манаду в щеку. Как ни странно, это помогало — после поцелуя мертвая с криков переходила на стоны.

Сначала у Манады отросли волосы, потом зубы. Многочисленные маленькие ранки на теле затянулись, организм взялся за главные повреждения. Медленно затягивались дыры в груди, животе. Они покрывались тромбами, потом рубцевались, и наконец, заросли ровной розовой кожей. Рука появилась раньше ног, ее пришлось отловить и насильно привязать — ею Манада пару раз заехала Жюбо по лицу. Нижние конечности восстанавливались тяжелее всего. Сантиметр за сантиметром они росли, словно грибы после хилого дождя. Но росли…

Вот уже сформировались стопы, кожа прикрыла красные мышцы. Появились пальцы, на них ногти. По телу пробежала судорога — внешне оно полностью восстановилось, но Манада не перестала кричать.

— Колоть? — спросила Соня. Вот уже битый час она держала шприц с морфием наготове.

— Нет, еще рано, — покачал головой Жюбо. — Сейчас она восстанавливает и излечивает внутренности. Все опухоли рассасываются, сосуды чистятся, мышцы приводятся в тонус.

— А это так важно? Давай вколем и…

— Нет! С этим можно потерпеть да, но раз уж она пошла на это, пусть станет полностью здоровой. Так обезболивающее подействует лучше…

Еще пять минут пришлось ждать, пока Манада билась в корчах. А потом, вдруг, как звук выключили. Мертвая девушка больше совсем не походила на мертвую. Одежду с нее сняли, на обозрение предстало идеальное тело. Длинные стройные ноги, плоский живот, высокая грудь, копна спутанных рыжих волос на голове. Манада тихо поскуливала, по щекам бежали тяжелые слезы.

— Еще немножко, милая, — в очередной раз сказал Жюбо — теперь правду.

Он взял у Сони шприц и долго целился, чтобы попасть в вену с первого раза. Укол. Манада зашлась в очередном приступе крика. Но жидкость попала в тело, побежала по сосудам. Жюбо вколол ей слоновью дозу — от такой живой человек умрет. Так и получилось. Кровь отхлынула от лица, глаза помутнели, легкие перестали работать, сердце биться… Манада замерла, прислушиваясь к ощущениям. Вроде, все в порядке.