Острее шпаги

Оглавление

И граф де Лейе рассказал о раскопках в Египте, которые проводил его друг, археолог Детрие.

Любовь — это и есть одно из самых

удивительных ЧУДЕС СВЕТА

Археолог Детрие стоял на берегу Нила и кого-то ждал, любуясь панорамой раскопок. Кожа его была так темна от загара, что, не будь на нем светлого клетчатого костюма и пробкового шлема, его не признали бы европейцем. Впрочем, черные холеные усы делали его похожим на Ги де Мопасана. Непринужденность гасконца и знание местных языков, арабского и в особенности языка, на котором говорили феллахи, сходного с языком древних надписей, столь дорогих археологам, позволяли ему здесь быстро сходиться с людьми. Например, с самим пашой, от которого зависела выдача разрешений на раскопки в Гелиополисе. Важный чиновник в неизменной своей феске гордился тем, что по традиции турецкой знати в знак религиозного усердия вызубрил наизусть весь коран, не понимая в нем ни единого арабского слова, что не мешало ему править арабами. С археологом Детрие он был приторно-вежлив, сносно болтал по-французски, потчевал его черным кофе и, жадно облизывая губы, расспрашивал о парижских нравах на плац Пигаль. А в душе презирал этих неверных гяуров за их постыдный интерес к развалившимся капищам старой ложной веры. Но он обещал европейцу, обещал, обещал… Однако разрешение на раскопки было получено лишь после того, как немалая часть банковской ссуды, выхлопотанной через парижских друзей, перешла от Детрие к толстому паше. Таковы уж были нравы сановников Оттоманской империи, во владении которой скрещивались интересы надменных англичан и алчных немецких коммерсантов, требовавших под пирамидами пива и привилегий, обещанных в Константинополе султаном.

Детрие мало интересовался этим соперничеством. Как чистый ученый, он больше разбирался в былой борьбе фараонов и жрецов бога Ра, древнейший храм которого ему удалось раскопать.

1912 год был отмечен этим выдающимся достижением археологии. Храм был огромен. Казалось, кто-то намеренно насыпал здесь холм, чтобы сохранить четырехугольные колонны и сложенные из камня стены с бесценными надписями на них. Но это сделал не разум, а забвение и ветры пустыни.

Археолога Детрие заинтересовали некоторые надписи, оказавшиеся математическими загадками. Жрецы Ра и математика! Это открывало много.

Об одной из таких надписей, выбитой иероглифами на гранитной плите в большом зале, и написал Детрие в Париж своему другу-математику, пообещавшему в ответ самому приехать на место раскопок.

Его и ждал сейчас Детрие. Но меньше всего думал он увидеть всадника в белом бурнусе, подскакавшего на арабском скакуне в сопровождении туземного проводника в таком же одеянии.

Впрочем, не его ли друга можно было встретить в Булонском лесу во время верховых прогулок знати всегда экстравагантно одетым? То он был в цилиндре, то в турецкой феске, то в индийском тюрбане. Ведь он прослыл тем самым чудаковатым графом, который сменил блеск парижских салонов на мир математических формул. Кстати, в этом он был не одинок, достаточно вспомнить юного герцога де Бройля, впоследствии ставшего виднейшим физиком (волны де Бройля!).

Детрие и граф де Лейе подружились в Сорбонне. Разные специальности, выбранные ими, разъединили, но не отдалили их друг от друга. Они всегда вместе гуляли по бульвару Сен-Мишель и встречались на студенческих пирушках, пили вино, пели песни и веселились с девушками.

Граф осадил коня и ловко соскочил на землю, восхитив тем проводника, подхватившего поводья. Друзья обнялись и направились к раскопкам.

— Тебе придется все объяснять мне, как в лицее, — говорил граф, шагая рядом с Детрие в своем развевающемся на ветру бурнусе. Его тонкое бледное лицо, так не вязавшееся с восточным одеянием, было возбуждено.

— Раскопки ведутся на месте одного из древнейших городов Египта, — методично начал археолог. — Гелиополис — «город Солнца». В древности его называли «Ону» или «Ей-н-Ра». Здесь был религиозный центр бога Ра — победителя богов, который «пожирал их внутренности вместе с их чарами». Так возвещают древние надписи: «Он варит кушанье в котлах своих вечерних… Их великие идут на его утренний стол, их средние идут на его вечерний стол, их малые идут на его ночной стол…» — декламировал цитаты археолог.

— Прожорливый был бог! — рассмеялся граф.

— Эти религиозные сказания отражают не только то, что Солнце, всходя над горизонтом, «пожирает» звезды, но и отражает, пожалуй, реальные события древности.

— Битву богов с титанами?

— Нет. Воевали между собой не столько сами боги, сколько жрецы, им поклонявшиеся. Так, с жрецами бага Ра всегда соперничали жрецы бога Тота Носатого (его изображали с головой птицы ибис), сыном которого считался фараон Тутмос 1. Любопытно, мой граф, что наследование престола у египтян, как пережиток матриархата, шло по женской линии.

— Постой, великий древнесчет! Я в невежественной своей темноте слышал лишь о двух египетских царицах — Нефертити и Клеопатре. Обе украсили бы собой бульвар Сен-Мишель.

— Жила и другая, как раз дочь Тутмоса Первого, и, быть может, даже более прекрасная, чем эти прославленные красавицы. Однако Клеопатра, как известно, была гречанкой (по линии Птолемея, соратника Александра Македонского). А Нефертити не правила страной. Она была лишь женой фараона Эхнатона, смелого преобразователя. Ее изображали даже сидящей на коленях у мужа…

— Какая непростительная добродетель! — шутливо воскликнул граф.

— А вот жившая много раньше Хатшепсут (или Ха-тазу), та была единовластной правительницей, женщиной-фараоном, едва ли не единственной за всю историю Египта.