Причастие мёртвых

Оглавление

Резьба изображала разные стадии… обработки и изменения человеческих тел. Живых, судя по страшно искаженным лицам. Те же существа, что держали матовые цветы ламп, освещавших холл, свежевали людей, расчленяли, крыльями раскрывали ребра, выворачивали жертв наизнанку, изгибали их суставы и, кажется, даже кости, под немыслимыми углами.

Если не присматриваться — почти бессмысленные узоры, такие же красивые, как выкованные из бронзы чудовища. Если присмотреться — появлялся смысл. Заноза даже знал, зачем это делается. Зачем такое делать с людьми. Он знал как минимум двоих вампиров, которые последовательными изменениями превратили своих Слуг в аждахов, в тварей, почти таких же неуязвимых, как не-мертвые. Слуги, пока их переделывали, сошли с ума, стали бешеными животными, люто ненавидящими и себя, и весь мир. Но их преданность господам была абсолютной. И бесстрашие тоже.

Объяснение бесстрашию у Занозы было: когда терять нечего, и самое ужасное, что может случиться — пережито, бояться не получится, даже если постараться. Объяснения преданности он не находил. Связь аждахов с хозяевами была сильнее, чем обычные кровавые узы. Но почему? Разгадка, возможно, крылась в технологиях изменения, в методах обработки тел. Если так, то искать ее не хотелось. Не все вопросы заслуживают поиска ответов.

Появление в холле еще одного человека, отвлекло от резных узоров. И от мыслей.

Высокий серьезный брюнет лет шестидесяти, в ливрее, здорово похожей на мундир, вышел из-за инкрустированной костью двери. Он двигался плавно и совершенно бесшумно, по-настоящему бесшумно, то есть, не издавая ни единого звука. А еще у него не было запаха… привычного, человеческого. Когда незнакомец подошел ближе, Заноза различил, наконец, биение сердца. Но легче от этого не стало, потому что запах-то где? От этого типа пахло… библиотекой от него пахло! Бумага, кожаная мебель, воск, книжная пыль. И кто это? Библиотечный демон? Тарвуд полон демонов!

— А это Гевальд, — сказал Мартин, — дворецкий Калиммы. Гевальд, это Заноза.

— Лорд Алакран, господин Заноза, — дворецкий поклонился Мартину но, вроде как, им обоим, — ее темность леди Калимма готова принять вас. Я провожу.

— Если господин, то Сплиттер, — сказал Заноза привычно. — К княгине положено обращаться «ваша темность»?

Гевальд отвесил еще один короткий поклон:

— Именно так, господин Сплиттер, — и направился к двери, из-за которой вышел.

Заноза бросил взгляд на Мартина.

— Им — некромантка, — тот кивнул на покрытые резьбой стены, — «светлость» ей не подходит. Пойдем, познакомишься, сам поймешь.

Перспектива не вдохновляла. Против знакомства Заноза ничего не имел, но ему совершенно не хотелось понимать, почему княгине Калимме не подходит титулование «светлость».

Он знал одного некроманта, мертвого некроманта, и тот был образцом интеллигентности и доброты нрава, настолько, насколько упыри, вообще, могли быть добрыми. Да и назвать магистра Мадхава «темным» значило намекнуть на цвет его кожи, что не слишком-то вежливо по отношению к тем, к кому хорошо относишься. Сам Заноза, например, злился на свое прозвище «Белый Пес» не из-за пса, а из-за того, что цеплялись к цвету волос. Какая, блин, разница, кто какой масти, не в конюшне же. «Не бери рыжего, украшай серого, содержи буланого, езди на гнедом». Долбаное Средневековье…

Так. Мысли начали прыгать. Паршивый признак. Нужно было срочно сосредоточиться на чем-нибудь хорошем. «Думать про позитив». Можно было думать о лошадях, еще об охотничьих собаках, но эти мысли вели к огнестрельному оружию, а там недалеко было и до потерянных пистолетов. Так что Заноза предпочел думать о женщинах. О ее темности леди Калимме, например. Женщины, все-таки, лучше лошадей или собак, даже охотничьих.

Княгиня ожидала их в просторном кабинете, окна которого выходили на север, на темный бархат покрытых лесом гор и ледяную белизну Пика Генри. Красивый вид. Красивая обстановка. Красивая женщина за столом, в похожем на трон кресле. И называть ее «темностью» дома было бы так же невежливо, как магистра Мадхава. Потому что они, кажется, соотечественники. В смысле, могли бы быть соотечественниками, если бы княгиня родилась на Земле. А еще, если бы она родилась на Земле и носила земное имя, первый его слог означал бы «темная».

В этом, наверняка, был смысл. И, может, этот смысл Мартин и имел в виду, обещая, что Заноза поймет, почему княгиню титулуют так странно? А, может, Мартин говорил о пауке, изображенном в гербе на ливрее Гевальда, и вот об этом — живом! — пауке, удерживающем лапами сложную прическу княгини? Без такой заколки густые, вьющиеся крупными кольцами волосы было бы не уложить. Но, может, их лучше было бы и не укладывать, а?

Нет, пауков Заноза не боялся, но… таких огромных он никогда и не видел.

— Лорд Алакран и господин Сплиттер, — объявил Гевальд.

Заноза поклонился. Мартин покосился на него и тоже поклонился.

— Что это с тобой Мартин? — у княгини оказался нежный, высокий голос, — к чему такая официальность? Присаживайтесь, господа! Хотите чаю? Господин Сплиттер, у меня есть к вам несколько вопросов.

Интересно было за ним наблюдать. Он опять изменился, стал серьезным и строгим, вежливым, но не таким, каким был с Лэа. По-другому вежливым. Мартина это позабавило, он даже начал Занозе подражать, делать все так же. Так же поклонился, хотя в жизни никогда Калимме не кланялся, так же не садился, пока она сама не предложила. Калимма, кажется, немного разозлилась. Она часто злится, когда чего-то не понимает.