|
Оценить:
|
Зоопарк
5
Когда же попробовали взять льва… Вот это они напрасно сделали! Льва живьем? Лев рыкнул и вместе с львицей покинул негостеприимный дом. Дело было ближе к ночи, так что в этой ночи парочка и растворилась.
Ввели режим ЧП. Город окружила танковая дивизия. Два дня граждане сидели по домам и шел отлов сбежавшей твари. Некоторые птицы улетели, расползлись гады, исчезли два крокодила, что вызвало панику на пятьсот километров вверх и вниз по течению реки.
Двое суток просидел в клетке белого медведя закрытый снаружи на висячий замок новый сторож Вестингауз. Напротив него свернулась и дремала анаконда, закрыв один глаз. Вторым она, не мигая, два дня наблюдала за сторожем.
Вестингауз досчитал до двухсот двадцати тысяч восьмидесяти, прежде чем пришла помощь. Ничего путного он не сказал, а на вопрос, как оказался в медвежьей клетке вместе с анакондой, ответил: «Двести двадцать тысяч восемьдесят один», вертел головой и таращил на всех глаза. Ему вдруг показалось, что вокруг него одни анаконды. Даже после стакана водки ничего не вспомнил. Когда им занялся врач из психушки, Вестингауз вдруг оскалил зубы, но тут же клацнул ими и рот больше не открывал. Сторожу выписали бюллетень. На больничном он сон закреплял водкой, а водку ослаблял пивом.
На второй день львы обнаружились в окрестностях города, как и предполагал замначальника городского УВД. На собрании актива он сказал: «Если львы пропали из зоопарка, они обязательно найдутся за его пределами». Оказавшись на свободе, лев дал волю своему голосу. Там, где он ревел, оставалась пустынная местность. Все твари смолкали и спасались бегством.
Что и говорить, рыкание льва может надолго лишить душевного покоя, а уж душераздирающий рев, похожий на гром, от которого волосы встают дыбом, способен лишить человека последнего разума. Кажется, и не лев рычит, а разверзается небесная бездна. Такие вот ужасы испытали люди за десять лет до конца света. На проповеди сказано было:
– Ибо сказано: «Се, гряду скоро…»
Страница пятая
Гарри Пук
По запросу городских властей Москва прислала большого знатока львов, всемирно известного эндокринолога мистера Гарри Пука. Мистер Пук мог позволить себе полгода заниматься эндокринологией, а полгода – охотой на львов и леопардов в саванне восточнее Такоради или на пум и ягуаров в саванне Вест-Индии. Говорят, их там уже не осталось, но, по словам Гарри, они там были, и во множестве.
Лучшего охотника на львов в мире не было. По словам Гарри, когда ему исполнилось семнадцать лет, сам Хемингуэй расспрашивал его о тонкостях сафари. Еще Пук любил рассказывать о том, какой он бесстрашный человек.
Это он понял еще в юности, когда впервые встретил в Судане сенегальского льва. Гарри двое суток провел на ногах. Вымотавшись, он прилег под огромным баобабом. Пару минут лениво рассматривал листья адансонии, похожие на кисти рук, прислушивался к свисту и скрипу птиц, далеким крикам попугаев и обезьян, жужжанию и стрекоту насекомых, шуму листвы, а на третьей минуте уже крепко спал.
Проснулся Пук от внутреннего толчка. Прислушался: мертвая стояла тишина. Он открыл глаза и в десяти метрах перед собой увидел льва, тащившего в огромной пасти тушу быка. Бык был очень крупный, но лев играючи нес его, словно это был задок или нога.
О таких громадных львах Пуку приходилось только читать. Инстинктивно он понял: нельзя выказывать ни удивления, ни страха, ни суеты, но и нельзя оставаться безучастным. И Гарри принял единственно верное решение: неторопливо встал, снял шляпу и почтительно поклонился льву. Тот величаво прошествовал мимо, краем глаза окинув охотника. Лев шел легко, как балерина, слегка припадая на задние ноги. Темно-рыжая грива льва была как лес. Да и весь он был как лес. У Пука от восторга глаза подернулись влагой и долго еще гулко билось сердце. И когда Пука пытались позднее уверить, что нет ничего страшнее львиного рыка, Гарри знал, что и без рева замирает сердце у всего живого при появлении льва с пастью, в которой легко поместится человек. Таких львов арабы называют «абу-Фатьмэ» – «отец Фатьмэ».
Точно такое же хладнокровие Пук проявил, когда безоружный напоролся на гиппопотама. Тот лежал, как куча мусора. Гарри остановился вблизи него и с интересом прислушивался к любовному дуэту двух незнакомых водоплавающих птиц; их голоса переплетались, свивались и (Пук готов был поклясться) наполнялись страстью. И это был вовсе никакой не птичий дуэт, это было соло птичьей любви. Крепко задумался тогда Гарри о природе чувств и не заметил, как куча мусора пошевелилась.
Гиппопотам же с нарастающим раздражением разглядывал застывшего неподалеку от него человечка, пока это ему не надоело и он, яростно фыркая, не устремился на двуногую бестолочь. Пук, еще во власти птичьего дуэта, стоял и смотрел на приближавшегося разъяренного гиганта. Он, правда, краем глаза заметил свисавшую лиану, и, когда бегемот уже думал: «Сейчас, вот сейчас», прыгнул на лиану и в мгновение ока вскарабкался на гигантскую ветку, простершуюся над поляной. И едва не свалился с ветки, когда у него над головой раздался трескучий смех. Подняв глаза, Гарри увидел обезьяну, висевшую над ним вниз головой. Бегемот ревел битый час, а потом покинул проклятое место, нападая на всё, что попадалось ему по пути.
Гарри по-настоящему жутко становилось в одном лишь месте – в библиотеке, когда он видел необозримое кладбище мертвых книг, которыми, как стервятники, питаются живые люди. Он ведь тоже отдал дань мертвечине, и мертвечина вскормила в нем ученого червя, но лишь горячая кровь охоты наполняла его жизненный пульс и придавала смысл жизни. Умом, как ученый, он понимал, что охота – это противоестественный, при всей его естественности, процесс, но душой, как охотник, не брал слишком близко эти рассуждения к сердцу.
