Обрученная с Розой

• Предыдущая
• 87/169
• Следующая

Дождь уже кончился, и было видно, как вереница огненных факелов исчезает в сыром сумраке ночи. Стоя у окна, Эдуард Йорк наблюдал за ними. Он перекрестился.

– Господи Иисусе! Sоlve vinola reis, profer lumen caesis…69

20
Песня в ночи

Утро в Уорвик-Кастле начиналось с пения петухов. Затем раздавался протяжный звук рога на одной из башен, возвещавший приход нового дня. Замок оживал: хлопали двери, гремели засовы, скрипя петлями, опускались подъемные мосты, чтобы впустить в замок торговок зеленью и молоком. Во дворе слышались перебранка челяди, ржание коней, которых выводили из конюшен на водопой. На раскатах стен менялась стража.

Но людей Майсгрейва вся эта суматоха не касалась. Им – узникам одной из башен – некуда было спешить. Накрывшись меховыми одеялами, они продолжали спать; лишь изредка кто-нибудь из них приподнимал голову, прислушивался и вновь засыпал. Вряд ли этим не знающим устали воинам когда-либо приходилось так высыпаться, как в эти две недели, которые они провели взаперти в стенах Уорвик-Кастла. Однако люди томились от безделья. Их держали под замком, не позволяя и шагу ступить за дверь, но у них была сытная еда и роскошная постель. Раны и ссадины, полученные в пути, зажили, они набрались сил. От обильной пищи щеки их округлились.

– Я бы так всю жизнь прожил, – говорил Гарри, – вот если бы мне еще дозволили повалять красотку да прокатиться на добром жеребце хотя бы вон до той мельницы.

Гарри, как всегда, шутил, но, несмотря ни на что, настроение у всех было прескверное. Угнетали однообразие дней, беспрестанное ожидание опасности, неизвестность…

По утрам Филип лежал, закинув руки за голову, вглядываясь в изображение карлика, высеченное в центре каменного свода. Каждое утро повторялось одно и то же: громыхала дверь, являлись прислужники с кувшинами воды и тазом для умывания. С ними был и брадобрей с бритвами и полотенцами. Воины лениво вставали, лениво ополаскивали лицо. Затем садились к столу и сытно завтракали. После еды каждый занимался чем хотел. У Гарри с собой оказалось все, что необходимо для игры: колода карт, кожаный стаканчик и кости. Так пленники просиживали целые дни, пока забава не приедалась, и тогда они расходились по углам. Оливер принимался негромко наигрывать на свирели, остальные или молчали, или развлекали друг друга байками.

Сэр Филип за эти дни как никогда много узнал о своих ратниках. Он выслушал немало любовных историй и приключений Гарри, с удивлением выяснил, что силач Фрэнк в детстве был хилым золотушным ребенком и все считали, что он не жилец на этом свете. Однако одна старая ведьма из болотистых долин Пограничья посоветовала его матери мазать мальчика какими-то болотными грязями. И парнишка словно родился заново: стал расти, набираться сил, и вскоре во всей округе не нашлось человека, который мог бы потягаться с ним на равных.

Шепелявый Джек качал головой:

– Тебе теперь до конца своих дней надо Господу молиться, чтобы он простил тебе этот грех. Крест честной! Он лечился не молитвой, не наложением святых мощей, а какими-то бесовскими средствами! Тьфу!..

Джек – этот вспыльчивый, легко ввязывающийся в драку парень – на деле оказался отчаянно религиозным. Все дни, что они провели в башне, он подолгу усердно молился, стоя на коленях и перебирая простые деревянные четки.

– Я большой грешник! – сокрушенно твердил он. – Я много убивал, насиловал и грабил.

Оказалось, что Шепелявый Джек хотел поднакопить деньжонок, чтобы сделать взнос и стать монахом в одной из богатых обителей.

Гарри потешался:

– Зачем же в богатую? Там не молятся, а жрут. Шел бы ты лучше в какой-нибудь глухой монастыришко, истязал бы там плоть, ходил бы во власянице, посты соблюдал. Глядишь, и грешки бы замолил.

Но Джек не соглашался:

– Я много бед натворил, много крови пролил и закончить дни хочу лишь в богатом монастыре. Ничего, я и там от грехов избавлюсь – постепенно.

Оливер обычно отмалчивался. Оживал он, лишь когда речь заходила об Анне Невиль. А надо отметить, что эта тема в их беседах присутствовала постоянно.

– Леди Анна как божество, – говорил юноша. – Она прекрасна и добра. Где еще найдешь столь благородное и сострадательное сердце! Помните, как она утешала меня после гибели моего отца? Подумать только, с каких высот она спустилась, чтобы пожалеть меня, простого, грубого солдата… О, я хотел бы стать псом, чтобы лизать ей руки…

– А как она стреляет из арбалета! – подхватывал Фрэнк. – Я и мужчин-то немного видел, которые могли бы похвастаться таким мастерством. Ее стрелы не знают промаха.

У Гарри блестели глаза.

– А какая красавица! Глаза как листва, губы – спелая земляника… Когда я вспоминаю, сколько раз помогал сойти с коня этому усталому мальчику и ни разу не догадался его пощупать…

– Прикуси язык, Гарри! – обрывал его Филип. – Ты словно не видишь разницы между леди и пастушкой. И не забывайте – все сейчас зависит от нее. Пока она не сдается на уговоры Джона Невиля, мы живы и не брошены в застенок.

Воины сникали. Они знали, что Майсгрейва уже несколько раз вызывали к Монтегю, и каждый раз дело сводилось к одному: от рыцаря требовали уговорить Анну отдать дядюшке письмо. Сам Монтегю, судя по всему, ничего не мог добиться от упрямой племянницы, и вся эта затея, грозившая маркизу в случае огласки бесчестьем, пока не принесла ему никаких плодов.

И вновь тянулись однообразные дни. Большую часть времени Филип проводил в нише узкого, словно бойница, окна. Оно находилось на самом верху старинной башни, так высоко, что, сколько ни прижимайся лбом к прутьям решетки, внизу можно было разглядеть лишь каску лучника, меряющего шагами крепостную стену. Вдали голубел среди лугов зеркальный Эйвон, зеленели полоски возделанных полей.

• Предыдущая
• 87/169
• Следующая