Проект "Вервольф"

Оглавление

Я вышел из камеры, подождал, пока Гюнтер запрёт стальные засовы, и, следуя в шаге за ним, поднялся на четвёртый этаж.

Здание на Беркаерштрассе, тридцать два, как будто вымерло. Никто не выходил из дверей кабинетов, не толкался на лестницах, в воздухе не висел тихий гул голосов, не было привычного шарканья ног, только отзвуки наших шагов гулко звучали в пустынных коридорах, да мертвенный свет потолочных светильников неприятно резал глаза.

— А где люди, Гюнтер? Куда все подевались?

— Ночью принято отдыхать, господин штандартенфюрер, — назидательным тоном сказал эсэсовец, — только наш шеф работает допоздна. Многие в СД хотели перенять его привычку засиживаться на работе, но он чётко следит за соблюдением дисциплины и лишь в исключительных случаях требует от подчинённых задержаться сверх положенного времени.

Гюнтер довёл меня до дверей кабинета, встал на вытяжку у левого косяка и застыл подобно изваянию. Я стукнул в дверь и, не дожидаясь разрешения, распахнул её.

Шелленберг с карандашом в руке читал какое-то донесение на листе желтоватой бумаги, время от времени что-то там подчёркивая и делая на полях пометки. Заметив меня, он отложил документ в сторону, сунув его под кипу других бумаг, бросил карандаш на стол и устремил на меня взгляд уставших глаз.

— Прошу вас, Валленштайн, — он показал на стул для посетителей и сразу перешёл к делу: — Мы проверили вашу информацию. Всё обстоит именно так, как вы рассказали вчера…

— Позвольте уточнить, бригадефюрер, я разговаривал с вами сегодня, — сказал я, сев на стул.

Шелленберг поддёрнул рукав кителя, посмотрел на часы.

— Уже пятнадцать минут первого, стало быть, мы общались вчера. Но всё это не имеет значения. Вчера, сегодня… какая разница? Главное, вы говорили правду. Мои люди первым делом заглянули в ваш дом и обнаружили там оберфюрера в луже крови…

— Простите, что перебиваю, бригадефюрер, но я не могу не спросить: как он там?

Шелленберг несколько секунд смотрел на меня туманным взглядом, потом его глаза приобрели осмысленное выражение, а губы искривились в усмешке.

— Шпееру сейчас хорошо: с вашей помощью он отправился в лучший мир, и все тревоги и заботы для него уже позади. Ну, хватит о нём. Подтвердились ваши слова насчёт Кригера и фабрики. Вы действительно там неплохо поработали. Возобновить производство вервольфов в прежнем масштабе вряд ли удастся, но это и к лучшему. Признаюсь, ваши «зверушки» всегда нервировали меня. До сих пор не могу забыть, сколько сил потребовалось на усмирение сбежавшей твари. А ведь она была одна. Представляете, что могло произойти, если бы убежало несколько особей?

— Представляю, бригадефюрер. Возможно, вам это покажется странным, но я и сам не в восторге от своего изобретения. Более того, открою вам страшную тайну, — я привстал со стула и наклонился ближе к собеседнику: — Я очень рад, что доктор Кригер погиб, а фабрика получила такой ущерб. Надеюсь, теперь фюрер откажется от этого проекта и направит средства в реальные секторы военной промышленности.

Я сел на место. Шелленберг молчал, внимательно изучая меня, словно видел в первый раз.

— Хм, вы всё больше удивляете меня, Валленштайн: вас как будто подменили. Впрочем, это и не мудрено, если принять во внимание всё, что вы пережили. Ладно, давайте ближе к делу, времени у вас осталось не так и много.

Я закинул ногу на ногу, сцепил пальцы в замок на колене и всем видом изобразил готовность внимательно слушать.

— В особняке вас ждёт отряд бойцов. Им даны инструкции выполнять любые ваши приказы. Можете не сомневаться, эти ребята способны на всё, могут и луну с неба достать, если попросите.

— Спасибо, бригадефюрер, вы мне очень помогли. Надеюсь, ваши отношения с Мюллером не сильно испортятся после нашей вылазки?

— Если вы не проболтаетесь, когда вас схватят, то нет, — парировал он с холодной улыбкой и вернулся к прежнему занятию: ставить пометки на документах.

Я понял, что аудиенция окончилась, встал и направился к выходу, но возле двери повернулся и задал вертевшийся на языке вопрос:

— А как насчёт транспорта до Сталинграда?

Шелленберг, посмотрев на меня исподлобья, тихо проговорил:

— По-моему, я понятно вам объяснил: эти ребята исполнят любой приказ. Ещё вопросы есть?

— Никак нет, бригадефюрер!

— Ну так идите, не мешайте работать.

— Хайль Гитлер! — крикнул я так громко, что эхо зазвенело под потолком.

Шелленберг поморщился:

— Хватит, Валленштайн, у меня и без вас голова раскалывается. Идите уже, идите, — он раздражённо махнул рукой и, повертев в пальцах карандаш, склонился над донесением.

Глава 9

Как и обещал начальник шестого управления, в особняке меня ждала группа из пяти вооружённых до зубов парней в эсэсовской форме. Четыре роттенфюрера (чёрные погоны с белым кантом, два ряда двойного сутажного шнура в левой петлице, двойной серебристый галун в треугольном клапане под имперским орлом на левом рукаве) и рослый унтерштурмфюрер. Этот носил серебряные галунные погоны с зелёной окантовкой, диагональ из трёх серебристых четырёхугольных звёздочек в левой петлице и неизменного орла на рукаве кителя.

Ещё по пути домой я решил снять с себя надоевший до чёртиков мундир штандартенфюрера. Я очень устал за эти дни от постоянного напряжения и танцев на краю пропасти, а эта одежда никак не давала расслабиться, постоянно напоминая о войне.

Раньше я не ценил прелести жизни. Мне казалось, война привносит в существование особый смысл, заставляет ценить каждый миг, наслаждаться отпущенными судьбой моментами. Как же я заблуждался! Да, действительно, слыша грохот снарядов и свист пуль над головой, ты начинаешь больше любить жизнь, но что-то внутри всё равно умирает, черствеет душа, покрывается толстой коркой безразличия и жестокости. Со временем привыкаешь к смерти настолько, что её близость не страшит тебя, ты вообще перестаёшь её бояться. Вместе с этим страхом уходит радость жизни и, что по-настоящему страшно, теряется интерес ко всему.