Последний бой фельдмаршала Пестеля[СИ]

• 1/7
• Следующая

Д.М.Дудко (Дм. Баринов)
Последний бой фельдмаршала Пестеля

Лунной ночью заснеженными отрогами Карпат ехал одинокий всадник в форме гусарского полковника. Поднявшись на небольшой перевал, он взглянул вниз и понял: те, из-за кого пришлось свернуть с прямой дороги, не отстали. Четверо конных в бурках и черкесках поднимались в горы. И, похоже, видели его в свете луны так же четко, как он их. Полковник погнал коня вперед. Он спешил и потому не рисковал скрываться в незнакомом лесу. Четверо поскакали следом, растянувшись по узкой дороге. Впереди всех несся всадник с двумя кинжалами у пояса.

— Мишель! Мишель! Отдай им пакет. Надо тебе служить Пестелю фельдъегерем!

Полковник обернулся и бросил преследователю всего одно слово: "Мартышка!". Тот выхватил пистолет, но деревья мешали целиться. Заметив в ущелье огонек, полковник свернул туда. От костра поднялись трое казаков в шапках со шлыками.

— Хлопцы! За мной чечены гонятся!

Горцы влетели в ущелье следом — и придержали коней, завидев направленные на них винтовки.

— А ну стой! Кто такие?

Высокий чернобородый всадник, чей кинжал блестел золотой насечкой, властно взглянул.

— С дороги! Я — державный правитель Кавказа!

— А як ты правитель, то якого биса гоняешь по горам за своими? А ну пошли к гетману!

Из-за деревьев вышел человек в кунтуше, с простоватым крестьянским лицом. За поясом блестела самоцветами булава.

— Не треба до мэнэ вэсты, бо я и сам тут! Салам алейкум, Шамиль!

— Алейкум салам, Устим! Спроси этого полковника, зачем он ездил к мадьярам?

— Можно и не спрашивать! — вмешался тот, кого называли Мартышкой. — За пакетом для фельдмаршала. А там сказано, где его будет ждать Кошут.

— Слышал, Устим! А нас что-то не приглашают.

— Как хотите, господа, но пакет я отдам только самому князю, — твердо сказал полковник.

— Конечно. Не надо нарушать правил чести. Но поедем мы все вместе. Согласен, гетман?

Фельдмаршал Пестель, князь Цареградский, при свечах рассматривал гравюры, которыми бургомистр Кошице старательно увешал стену. Четырнадцатое декабря… Пестель не был тогда в Петербурге, но по рассказам друзей хорошо представлял тот нелепый, суматошный, невероятный день. Все шло через пень-колоду. Вместо шести полков вывели на Сенатскую три, и то, когда сенаторы давно присягнули и разъехались. Диктатор Трубецкой вовсе не явился. Стоял, подлец, за углом, да на площадь выглядывал: чем все обернется? Якубович обещал занять дворец — только сам пришел. Каховский брался убить Николая — вместо этого застрелил Милорадовича. Вот они, полки, стоят у медного Петра, ждут неведомо чего. А рядом — толпа народная. Кто с дубьем, а кто и с ружьем. Где-то тут предводитель ее — загадочный Розенберг. И купец Семаков, неведомо чьи деньги народу раздающий.

Но вот Панов красиво закалывает шпагой Николая. Да не он тогда первый ударил, а гренадер Козаченко! Кобзари на всех майданах поют, как тот свалил штыком с коня "самозванця, ошуканця". Другие бросились колоть упавшего. Панов только шпагой ткнул. А потом вывел гренадер на площадь под барабанный бой, с криком: "Граждане! Братцы! Самозванец мертв!". Тут и диктатор из-за угла выскочил, и давай командовать. Первым делом взял под караул великого князя Михаила, которого солдаты прикладами били. Тем и спас. А вот и Якубович ведет морской экипаж на Зимний дворец. Усатый, с черной повязкой на лбу — словно турок или разбойник какой. Такого страху нагнал — никто из дворца и сбежать не успел.

А дальше настал беспорядок во всей столице. Солдаты Дворцовую площадь запрудили, чернь толпится. У всех один вопрос: кто нынче царь-то? Во дворце спорят. Манифест готов, только от кого объявлять? Сенаторов по городу ловят. Преображенцы в казармах засели, не хотят маленького сироту Александра Николаевича выдавать. А на улице уж стемнело. И загорелся дом Аракчеева, потом еще особняк, и еще один. Розенберг ведет ко дворцу толпу с ружьями. Кто он, черт возьми, такой? Где ружей набрал на свою толпу? Немец…, нет, латыш. Или чухонец? Вроде масон — так кто тогда в масонах не побывал? Трубецкой выбежал на площадь, парой слов с Розенбергом перекинулся. Тот и сам толпу еле удерживает. Разъяснили народу: Константин-де точно волю даст, а Михаил может и не дать, Сашка и вовсе малолетний. И вот уже площадь ревет: "Константина царем! За Константина, за Конституцию!". Да не Конституцией государыню зовут, дурья башка, а Иолантой, княгиней Лович! Мы, гвардейцы, все знаем…

Трубецкой вернулся. "Господа, глас народа — глас Божий!". Какая уж тут республика… Никита Муравьев (примчавшийся из имения) с балкона манифест объявил. Только тогда преображенцы Александра во дворец привели: он ведь все равно наследник, своих-то детей у государя нет. Из молодцов Розенберга сформировали внутреннюю народную стражу. За Константином послали Анненкова с эскадроном кавалергардов. А с ним — того же Никиту. И Каховского — тот убивать уж не боялся…

Вот он, в золоченой раме: "Отец Отечества", "царь-освободитель", "революционер на троне"… Трусливый, слабовольный деспот! Поначалу Никита из него веревки вил. Потом царь сам выучился демагогии. Во всем у него Народное Вече виновато. Как выборы — по селам ездит, детей крестит, мужиков водкой поит. Все бы я вам, православные, дал, да нет мне воли от бояр. Один Никита Михайлович мне верен, да князь Трубецкой. Вы уж проголосуйте за Конституционную партию… А Пестеля не слушайте, не воли он вам хочет, и не земли. Я его, немца неблагодарного, возвысил, а он теперь царства себе ищет, в Бонапарты метит. И добро бы только Булгарин с Гречем распускали эту клевету. Даже товарищи, и не одни муравьевцы, подозревают его в диктаторских замыслах.

• 1/7
• Следующая